Хроники Дебила. Свиток 2. Непобедимый - [29]

Сколько пролежал — не помню. Но, судя по луже крови вокруг себя, не так уж мало, а судя по тому, что все еще был жив, недостаточно долго, чтобы истечь кровью окончательно. Потом вспомнил, что «Скорой помощи» или даже санитаров не предвидится. Попробовал залезть в особую сумку, что висела у меня на поясе. Специально заранее подготовленную «сумку лекаря», как я ее называл, с прокипяченными кусками ткани и «травками первой помощи». Ага. В моих бронированных перчатках, в одно мгновение вдруг ставших жутко неподъемными, только по сумкам и лазить! Долго, помогая зубами, распутывал узлы завязок, скидывал перчатки, пока кровушка вытекала из моего тела. Потом все-таки добрался до сумки, вытащил кусок полотна. «Надо же, — мелькнула мысль. — Специально готовил перед боем, чтобы перевязывать раненых. Почему-то даже в голову не пришло, что, возможно, придется перевязывать самого себя». А зря. Может, тогда бы озаботился чем-нибудь, чем можно закрепить на своей груди смятый комок ткани. А пока что просто прижал рукой и прикинул, как содрать пояс с убитого, чтобы прижать им ткань на груди. Больше ничего не помню.

О том, что произошло потом, в голове порхают лишь какие-то смутные образы. Кажется, меня куда-то тащили, а может, мне это просто показалось. Но очнулся я от жуткой боли. Заорал и забился, пытаясь уползти от пригнувшейся ко мне какой-то жуткой твари, что впилась в мою грудь своими стальными когтями и склонила волосатую морду, то ли желая вырвать кусок мяса, то ли напиться крови. Но фигушки — мои руки и ноги были намертво прижаты к земле, словно железными оковами. А жуткая тварь склонилась еще ниже к моей ране и сделала еще один стежок. В глазах чуть прояснилось, и я узнал одного из парней Бокти. В его руках была костяная игла с продетой в нее ниткой, обе грязные и все в крови. И он зашивал прореху на моей груди.

Вокруг радостно залопотали, и в поле зрения очутилась довольная рожа Лга’нхи — это он держал меня за одну руку, а другую ухватил хренова горилла Бокти, довольно лыбящийся своими здоровенными желтыми зубами. Надеюсь, они так радуются тому, что я очнулся, а не тому, что наконец-то перестану надоедать им своими советами.

Так. Теперь самое важное. Самое важное, что есть у человека в этом мире, — репутация. Собрался немного с мыслями и с духом. Стиснул до скрипа в челюстях зубы: я — великий воин и орать, пока в меня тыкают костяной иглой, не должен. И даже скулить не должен. Не скулить, не скулить, не скулить… Но боже мой, как же это больно! Я чувствовал каждый миллиметр иглы и нитки, проходящей через мое тело. Мне было до ужаса страшно, потому что я знал, к чему могут привести подобные раны: воспаление, гангрена и смерть, но рожа моя ничего подобного отображать не должна, я даже попробовал изобразить улыбку, уж не знаю, насколько удачно. Но на всякий случай «забыл» попросить друзей перестать фиксировать мои конечности на время операции. Конечно, великий воин может обойтись и без этого. Он будет весело шутить и смеяться, пока какой-то грязный дикарь тыкает в его тело грязной иглой. Но боюсь, что запасы моего геройства на сегодня уже сильно истощены, так что оставим браваду другим.

Наконец операция-пытка закончилась. Меня отпустили, перемотав рану какой-то тряпкой. Но испытания на этом закончены не были. Добрая душа Лга’нхи, демонстрируя чудеса заботливости, преподнес мне «дорогой» подарок — приволок труп с торчащим в нем протазаном. По его мнению, снятие очередного скальпа существенно поспособствует моему скорейшему выздоровлению посредством увеличения маны. Да и вырвать оружие из тела тоже должен был я, доверять такое важное дело кому-то другому — вводить в заблуждение духов, ответственных за подсчет моих геройств, а это не очень разумно, ввиду моей возможной близкой кончины и последующего подведения итогов.

С горем пополам сделал и то, и другое. Правда, протазан вырывал Лга’нхи. Я только держался за рукоять. Но даже это усилие надолго отправило меня в забытье.

Очнулся я уже в темноте. Следовательно, пролежал в отрубе весь световой день. Захрипел, пытаясь привлечь к себе внимание, и чьи-то заботливые руки, приподняв мою голову, влили в пересохшую глотку какой-то отвар. Судя по вкусу, тот обезболивающий корешок и валерьянка. А судя по полившемуся вслед за отваром потоку слов, попечение за моей унылой тушкой взяла на себя названная сестренка Осакат. Некоторое время я слушал ее советы о том, как надо было планировать битву и воевать, чтобы не попасть в то дурацкое положение, в котором нахожусь сейчас. Естественно, соплюшка, помахав колом на десятке-другом тренировок, уже воображала себя крутым специалистом и считала своим священным долгом давать советы своим менее успешным коллегам. А сама-то все время просидела в кустах рядом со спрятанными лодками в компании улотского воина-калеки. Им обоим (по отдельности) я перед битвой дал ценные указания: присматривать и охранять друг друга, а то сами по себе они наверняка бы рванули в бой. Вояка — потому что он «лыцарь», а Осакат — потому что считала себя большой специалисткой и ей не терпелось испытать свою крутизну. Да, длительное нахождение малолетней девчонки в компании крутых мужиков явно не способствовало смягчению ее характера, зато дало превосходную возможность приобрести множество дурных привычек. И как нам ее такую замуж отдавать? Кому на фиг нужна жена, которая копье и топорик в руках держит чаще, чем иглу или сковородку? Разве что и впрямь Витьку ее сбагрить. Какая же хрень в голову лезет! Вот щас начнется гангрена, и все эти заботы сразу перестанут быть актуальными.