Хроники 1325 – 1340 - [3]

Знакомство с «Правдивыми хрониками» Жана Ле-Беля существенно повлияло на представления Фруассара о том, каких правил и методов следует придерживаться при создании исторического труда. Выше уже было сказано, что свою первую, недошедшую до нас хронику Фруассар написал в стихах. Поэтому, читая ворчливый пролог Ле-Беля, он наверняка испытал некоторое чувство вины. Мысль о том, что его историческая поэма заслуживает суровой критики, не могла не прийти ему в голову. Свои новые «Хроники» он стал писать уже прозой, и в Прологе к ним мы читаем:

«Но может так статься, что эта книга (т. е. стихотворная хроника, подаренная в 1361 г. королеве Филиппе — А. М.) вовсе не была выверена и составлена с той точностью, которая требуется в подобных делах. Ведь военная слава достается очень дорогой ценой, и потому подвиги нужно честно относить на счет тех, кто, движимый своей доблестью, действительно их совершил. И вот, желая полностью рассчитаться со всеми, как того требует справедливость, я начал создавать эту историю, основываясь на вышеназванном труде (т. е. труде Жана Ле-Беля — А. М.) и следуя просьбе и пожеланию моего дорогого господина и покровителя, монсеньора Робера де Намюра»[20].

В другом фрагменте «Хроник» мы встречаем не менее интересное признание Фруассара о причинах, побудивших его стать продолжателем труда Ле-Беля:

«Многие жонглеры и певцы пели и читали на площадях стихи о Бретонских войнах, искажая и коверкая при этом истинную и правдивую историю. Из-за этого был весьма недоволен монсеньор Жан Ле-Бель, который начал писать свою хронику прозой, и я, сир Жан Фруассар, который в меру сил продолжил ее верно и точно, ибо их вымышленные стихи и песни не имеют ничего общего с достоверной историей»[21].

Итак, в начале 70-х годов Фруассар приступил к созданию хроникальной эпопеи, которая принесет ему прижизненную славу. По примеру Ле-Беля, он стал описывать события только прозой, заимствуя на первых порах из «Правдивых хроник» весьма обширные фрагменты и многие стилистические приемы. Однако в дальнейшем, набравшись мастерства и снискав признание читателей, он откажется от важных творческих принципов Ле-Беля — краткости и осторожной сдержанности. Стремясь повествовать о войнах своей эпохи «красивым языком» и «во всех подробностях», он часто будет поступаться исторической точностью и домысливать недостающие факты. Художник-моралист будет брать в нем верх над историком. Такой подход не является чем-то необычным для Средневековья. Во времена Фруассара назидательно-развлекательная функция исторического труда все еще считалась главной, и фактическая достоверность часто приносилась ей в жертву. Конечно, многие хронисты были добросовестны и непредвзяты в том смысле, что не искажали факты в угоду сильным мира сего и своим личным политическим пристрастиям. Однако соблазн сделать историю более поучительной и занятной, слегка подправив ее, был столь велик, что очень немногие могли устоять.

Подобно Ле-Белю, Фруассар ставил своей первостепенной задачей опрос участников и очевидцев интересующих его событий. Ради этого он часто совершал довольно продолжительные путешествия, из которых самым интересным стала поездка в гасконские владения Гастона Феба в 1388 г. Однако если Ле-Бель, работая над «Правдивыми хрониками», опирался лишь на устные свидетельства, то Фруассар иногда выступал как компилятор чужих исторических сочинений и документальных источников. Так, в работе над первой книгой своих «Хроник» он использовал, помимо труда Ле-Беля, материал «Больших Французских хроник» и стихотворную «Жизнь Черного Принца», написанную герольдом Шандо. Среди документов, которые он цитирует или пересказывает весьма близко к тексту, можно назвать договор о принесении оммажа Эдуардом III Филиппу VI (1330), пространное послание Филиппа ван Артевельде к представителям Карла VI (1380), письмо, в котором горожане Льежа выражают чувство солидарности восставшим гентцам (1382), договор герцога Филиппа Бургундского с мятежными фламандцами (1385) и т. д.

Как бы то ни было, следует еще раз подчеркнуть, что широкое использование и критический анализ нарративных и документальных источников не входили в задачи хрониста. Главный упор делался на опрос свидетелей. Это в немалой степени объясняется тем, что начиная с Книги Второй хронист стал описывать события совсем недавнего прошлого, и ему казалось, что опрос живых очевидцев будет намного более результативен, чем поиск и изучение письменных свидетельств.

Желая заслужить доверие читателя, Фруассар часто указывает источник той или иной информации и называет имена своих знатных осведомителей. Однако в некоторых случаях надежность этих ссылок вызывает сомнение у исследователей. Вполне возможно, что иногда, в силу разных причин, хронист не раскрывал всей правды и прибегал к своеобразной подмене, называя вместо одних лиц другие — может быть, даже вымышленные[22].

Еще одной особенностью творческого метода Фруассара можно считать так называемую повествовательную вариативность. В разных частях своего труда он мог давать описания одного и того же события, противоречащие друг другу во многих важных деталях. При этом он никак не пытался критически сопоставить взаимоисключающие версии и выбрать самую правдоподобную из них. Это лишний раз характеризует Фруассара как художника-моралиста, озабоченного скорее поиском нравственной правды, стоящей за поступками людей, нежели выяснением фактической истины. Пожалуй, наиболее наглядно эта тенденция проявилась в том, что Фруассар оставил нам несколько редакций Книги Первой, которые весьма заметно отличаются по своему содержанию, композиции и идейной тональности.