Хроника Маджипуры. Валентайн Понтифик - [22]

Долгое-долгое время спустя они лежали бок о бок, умиротворенные, сцепив руки и ничего не говоря. Даже когда пошел легкий теплый дождь, не шевельнулись, позволяя быстрым острым каплям свежестью омывать разгоряченные тела. Наконец он открыл глаза и обнаружил, что она смотрит на него с сильным любопытством.

— Я хочу нарисовать тебя,— сказал он.

— Нет.

— Не сейчас. Завтра. Ты придешь ко мне в хижину, и…

— Нет.

— Я уже несколько лет не пробовал писать. Для меня очень важно начать сызнова. И я очень хочу написать тебя.

— А я очень этого не хочу,— ответила она.

— Пожалуйста!

— Нет,— повторила Сэрайс мягко, откатилась от него и встала.— Рисуй джунгли, запруду. Только не меня, Нисмайл, хорошо?

Неторопливым жестом он дал понять, что согласен.

— Теперь я пойду,— сказала она.

— Скажи, где ты живешь?

— Я уже говорила. Здесь и там. В лесу. Почему ты задаешь такие вопросы?

— Я не хочу терять тебя, а если ты исчезнешь, откуда мне знать, где искать?

— Но я ведь знаю, где тебя найти,— засмеялась Сэрайс. — По-моему, этого хватит.

— Ты придешь завтра ко мне в хижину, да?

— Да.

Он взял ее за руку и потянул к себе. Но теперь уже колебалась она. Тайна ее стучала в висках. Она не сказала ничего, кроме своего имени. С трудом верилось, будто она, как и он, в одиночестве живет в джунглях и бродит по ним из прихоти, но он сомневался что сумеет отыскать и указать ей несоответствие между ее— словами и действительностью. И все-таки самое вероятное объяснение — она метаморф, впутавшийся по непонятной причине в связь с человеком. Он всеми силами сопротивлялся этой мысли, но был слишком здравомыслящим, чтобы отвергнуть ее напрочь. С другой стороны, она выглядела, как человек, чувствовала, как человек, вела себя, как человек. Неужели метаморфы столь далеко заходят в своих перевоплощениях? Его подмывало спросить прямо, выложить свои подозрения, но это было бы просто глупо — она и так ничего не сказала, и ясно, что не ответит. И он оставил все вопросы при себе. Она мягко высвободила руку, улыбнулась, послала ему воздушный поцелуй и, шагнув к окаймляющим тропу папоротникам, исчезла из виду.

Весь следующий день Нисмайл прождал ее дома. Она не пришла, и это почти не удивило его. Встреча казалась сном, фантазией, интермедией вне времени и пространства. Он даже не надеялся увидеть ее снова. К вечеру достал из привезенного с собой мешка холст, натянул на самодельный подрамник, собираясь запечатлеть открывающийся из окна хижины вид, когда сумерки окрасят воздух. Он долго изучал пейзаж, проверяя вертикаль стройных деревьев относительно тяжелой горизонтальности густых зарослей желтых ягодных кустов, и в конце концов покачал головой и убрал холст. Ничто в окружающем мире не нуждалось в перенесении на картину. Он решил утром подняться вверх по речке за луг к более обещающей сцене, где мясистые красносочные побеги торчали, как резиновые шипы, из глубоких расселин в скалах

Но утром нашелся предлог отложить поход, а днем показалось, что идти уже поздно. Тогда он принялся за работу в своем крошечном садике, куда пересаживал некоторые кусты, чьи ягоды или зелень употреблял в пищу, и провозился несколько часов. После полудня молочная мгла окутала лес. Он вошел в хижину, а через несколько минут в дверь постучали.

— Я надеялся,— сказал он ей.

Лоб и брови Сэрайс покрывали бусинки туманной влаги.

— Я обещала,— тихо сказала она,— и пришла.

— Вчера,— напомнил Нисмайл.

— Вот это — за вчерашний день,— девушка засмеялась и вытащила из-под одежды фляжку.— Любишь вино? Я нашла немного. Пришлось, правда, порядочно пройти, чтобы достать его. Вчера.

Молодое темное вино, искорками щекотавшее язык. Фляжка без ярлыка, но Нисмайл полагал, что это какой-то напиток, неизвестный в Замке Горы. Они прикончили все, причем, он выпил гораздо больше девушки — она наполняла его чашу снова и снова. И когда вино иссякло, нетвердыми шагами вывалились наружу и занялись любовью на холодном и сыром берегу речки, после чего задремали.

В начале ночи она разбудила его и отвела в постель. Они провели на ней ночь, а утром подруга не выказала никакого желания уйти. Сходили к запруде и начали день с купания, снова занимались любовью на толстом ковре из мхов, а после она провела художника к древесному исполину с красной корой, где он впервые ее увидел, и показала гигантский желтый плод, упавший с одной из чудовищных ветвей. Нисмайл с сомнением оглядел его. Плод раскололся показывая алую мякоть, усеянную большими поблескивающими черными зернами.

— Двикка,— сказала она.— Сейчас мы добудем питье.— Она разделась и сложила в платье большие куски плода, которые они отнесли к хижине, где и позавтракали. Почти до полудня пели и смеялись. На обед нажарили рыбы, наловив ее в плетеной запруде Нисмайла, а позже, когда лежали рука в руке, любуясь приходом ночи, она задавала тысячи вопросов о его прошлой жизни, о картинах, детстве, путешествиях, о Замке Горы, о пятидесяти городах, Шестиречье, о дворе Венценосца Властителя Трэйма, о Замке Венценосцев и его неисчислимых залах. Вопросы лились нескончаемым потоком, новый обгонял предыдущий, пока Нисмайл еще отвечал. Любопытство ее было неистощимым и не давало ему возможности узнать что-нибудь о ней самой, да он и сам сомневался, что она ответит.