Хроника грузинского путешествия, или История одного кутежа с картинками и рецептами - [3]
Пир во время
Насчет кутежа Гоги еще по дороге в Домодедово рассказал анекдот. Вернее, случай из жизни. То есть, как ни крути, анекдот.
В начале девяностых, когда всем нам было свободно, но голодно и когда всем нам – свободным и голодным – старались помогать разные добрые люди, католические благотворители прислали итальянского монаха-францисканца посмотреть, насколько плохо живется грузинам. Монах летел через Москву, в которой в то время было под минус тридцать, и босые его ноги, обутые в сандалии, произвели на москвичей должное впечатление: всем захотелось немедленно поделиться с эмиссаром вязаными носками. Францисканец, стоически перенося мороз, от носков отказался, и тогда настоящий грузин Гигинеишвили (нет, не тот, что «бывший горский князь, а ныне трудящийся Востока» из «Золотого теленка», а более современный), приехавший встречать эмиссара в Шереметьево, решил итальянца хотя бы покормить. Ну и повез монаха в Дом кино, куда ж еще?
Тут надо сказать, что кинематографисты, несмотря на талоны и голод, и в начале девяностых умудрялись выпивать и закусывать в привычном для себя стиле: водка отлично шла под гурийскую капусту, жульены и лобио – под грузинский коньяк, шашлык, доставляемый к столу в жаровне с тлеющими углями, – под вынесенное с территории соседнего словацкого посольства чешское пиво. Нездоровые кинематографисты поправлялись минводой «Боржоми».
Гигинеишвили привез монаха в сандалиях на Васильевскую и, выдав за итальянского актера, провел мимо вахтерши, затем поднял в лифте на четвертый этаж и усадил за большой, покрытый несвежей скатертью, абсолютно пустой стол. Дырки в скатерти и запах запустения инспектору понравились, но тут началось то, чего он никак не мог ожидать (и что, напротив, мог бы ожидать опытный Гигинеишвили): на столе постепенно стали появляться закуски и выпивка, а за столом – веселые шумные люди, пришедшие отметить приезд итальянца и заплатить за стол. К концу раблезианского пира монах, к еде особо и не притронувшийся, загрустил – в его представлении голод должен был выглядеть несколько более деликатным образом. Оставалась надежда на Грузию.
В самолете францисканец воспрял духом. Крохотный кусок пожилого сыра и спитой чай в картонном стаканчике были похожи на то, что ему хотелось увидеть. И разоренный аэропорт Тбилиси тоже предвещал голод и разруху, как и разбитые дороги, редкие фонари и вставшие на прикол «Жигули», не умеющие ездить без бензина. Казалось, прямо из аэропорта надо ехать в храм, чтобы молиться, молиться и молиться во спасение несчастных людей, однако же план был совсем иным: ехать надо было к кому-то домой. Этот кто-то был другом друга Гигинеишвили, то есть практически братом, и он точно знал, что батоно едет из Москвы – голодной и холодной – вместе с иностранцем-итальянцем и что друга друга и его иностранного спутника надо по-человечески встретить. Он же, друг друга, не представлял, что посланцу католического милосердия надо демонстрировать нищету, он-то был уверен, что люди едут в гости! И ведь никто не знает, откуда в тот вечер на кухне взялись настоящие цыплята и баранья лопатка, откуда появился сыр для хачапури, где были раздобыты грецкие орехи и свежий шпинат, в каком подвале был откопан кувшин с десятилетним янтарным вином! Наскребли, что называется, по сусекам, собрали всем миром! Понятно, появились певцы, потом танцоры, затем – шашлыки. За первым кувшином последовал второй, за ним – третий. Про монаха забыли, но утром вспомнили и повели есть хинкали, а после хинкали – снова за стол, уже в другой дом. И длилось празднование приезда дорогого иностранного брата три дня и три ночи.
Наконец слабый голос нищенствующего монаха был услышан; эмиссара решили отвезти куда-то в Кахетию, в дом престарелых, да престарелых не простых, а слабовидящих. Дирекцию заведения предупредили, строго-настрого запретив встречать гостей из центра полагающимся способом – столом, вином и песнями. Те вроде поняли, и первые шаги по территории богадельни даже вернули францисканцу веру и силы: он увидел выбитые стекла, замызганные стены, несчастных постояльцев в застиранных пижамах. И даже столовая вполне отвечала представлениям итальянца о голоде: слипшиеся макароны с прогорклым маслом, кипяток вместо чая, заплесневелый хлеб – все было ровно таким, каким он ожидал увидеть. Но тут… Но тут местный Паша Эмильевич опознал батоно Гигинеишвили и с радостными криками «Это не инспекция, это наши!» хлопнул в ладоши. Слабовидящие в пижамах прозрели и побежали отрывать с дверей актового зала прибитые крест-накрест доски, за дверями, естественно, обнаружились уже накрытые (на всякий случай!) столы, уставленные тарелками, чашками, стаканами и бутылками. Заиграла музыка, запели мнимые старики, начался очередной пир.
Монах бежал, обливаясь слезами, миссия была провалена, денег от католиков Грузия (в тот раз, во всяком случае) не дождалась. Зато покутили от души. Главное – повод был вполне подходящим.
Бригада
Встретившись в Домодедово, мы зарегистрировались, прошли все виды контроля и, слегка отоварившись в беспошлинном магазине, зашли в полупустой салон самолета и расселись. И вот тут, когда телефоны были выключены и ничто не смогло бы уже отвлечь Гоги от рассказа, я задал вопрос:
