Хроника царствования Николя I - [42]

— Что ты сказал? — переспросил Его Величество, обращая лицо и взор к грубияну, которому он с первых слов начал тыкать.

— Иди в задницу! — рявкнул грубиян, который ко всему прочему оказался еще и пошляком.

— Спускайся! приказал Его Величество. — Иди сюда и попробуй повторить то, что сказал!

— Если я спущусь, ты схлопочешь по кумполу!

— Давай, Жожо! — крикнул кто-то из толпы.

— Плюс сто сорок процентов! — откликнулось разом несколько голосов.

Поколениям, не знавшим той странной эпохи, когда царствовал Николя I, надобно пояснить, что этот процент соответствует повышению жалованья, которое Наш Лидер сам себе назначил, дабы округлить получаемую сумму; эксперты по исчислению называли 172 %, депутат Дозьер, специалист по дворцовому бюджету, утверждал, что на самом деле речь шла о 206,5 %. Чтобы сгладить неблагоприятное впечатление, произведенное такой прибавкой на страну, напуганную угрозой нищеты, при том, что от ее обитателей еще и требовали жертв, Двор объяснял, что Его Величество должен получать плату того же уровня, что и прочие монархи Европы, к примеру рейхсфюрерша Меркель, однако недоброжелатели уточняли, что-де последняя оплачивает апартаменты в Берлине из своего кармана, между тем как Его Величество не тратит ни гроша. Злые языки — Боже милостивый, да сколько же их! — утверждали, будто эти карманные денежки уходят на содержание Экс-императрице и Дофину.

Наш Светозарный Лидер, обожавший символы за то, что они обходятся без слов и воздействуют напрямую, разя в самое сердце, понял свою ошибку и прикусил язык. Он не всегда манипулировал символами талантливо, это стало очевидно еще раньше в ситуации, которую летописцы его царствования когда-нибудь назовут «историей с иконами». Иконы — жанр религиозной живописи Востока, церковный символ праведности, призванный возбуждать эмоции (сиречь исторгать слезы, подлинные и наигранные). Шевалье де Гено обрел такую икону в лице некоего семнадцатилетнего юноши по имени Ги Моке, с романтическим взором, вдобавок отменно причесанного и носившего галстук. Он был расстрелян нацистами в начале сороковых годов минувшего столетия, но прежде успел написать своим родным письмо наподобие тех, какие оставляли в старину очень молодые самоубийцы, — смиренное, трогательное до слез, без гнева. Его Величество тотчас усмотрел в нем чистый источник благородных чувств, и шевалье де Гено сделал из него «великолепное всемирное и вневременное олицетворение юности», в коем отразился трагизм удела человеческого. В самых высоких государственных сферах было решено ввести это письмо в школьную программу обязательного чтения, отведя для него специальный урок. От каких-либо исторических и мемуарных комментариев этот текст был избавлен, в частности, указ Двора ни словом не упомянул о том, что парень был коммунистом, арестованным французской полицией, а его тюремщиками стали французские жандармы, которых для этой работы в числе прочих набирал мсье Пюшо, опять-таки французский министр. Теперь именем их узника нарекли одну из станций метро, сделав из этого мальчика икону, символ отваги и патриотического рвения.

Был назначен день, когда Нашему Повелителю, согласно его же собственному коммюнике, предстояло присутствовать на подобном чтении, дабы «напомнить учащимся о добровольном выборе наших юношей и девушек, вступивших в ряды Сопротивления, — выборе, за который часто платили ценою собственной жизни». Увы! Трижды увы! Сопротивление принимает подчас такой оборот, какого начальство не предвидело. Наш Впечатляющий Лидер имел привычку избегать школ, ссылаясь на перегруженность работой, которая не оставляла ему ни минуты времени; а обязанность посетить лицей Карно, где учился юный Моке, претила ему особенно, так что он и от этого испытания уклонился, хотя был в то утро вполне свободен. И благо ему! Ибо молокососы налепили на застекленную дверь сего заведения листовку, где под изображением иконы юного мученика стояла подпись: «Вчера расстреливали, если ты в Сопротивлении. Сегодня травят, если ты иммигрант». Сверх ожидания Его Величество почуял, что в лицо ему задул ветер сопротивления— поначалу легонький бриз, грозящий усилиться и надавать власти полновесных пощечин, ведь народ всех профессий, во всех общественных средах и регионах начинает задаваться вопросом, где же обещанные улучшения. Во всем мире дела идут неважно, и мы отнюдь не составляем исключения. Нашему Владыке придется трезво осознать: восседая на самом высоком троне, сидим-то мы все же не иначе как на собственной заднице.

Трувиль

Ноябрь 2007