Хромой Орфей - [206]

- Не болтай, а то не слышно, - окликнул Павел толстяка Бациллу.

Ускользающий голос диктора сплетался с хрипами и треском, приходилось прикладывать ухо к самому приемнику. Диктор говорил о свободе и мире, о справедливости, которую принесет наступающий год, а он уже у порога, и это звучало для них как фантастическое послание из иного мира; потом, ощущая холодок на спине, друзья прослушали «Интернационал».

- Перекинемся в картишки? - помолчав, предложил Войта.

- Я кое-что приволок, ребята!

Все уже знали подозрительно зеленую водку Бациллы. Павел заявил, что ее в обязательном порядке пьют только грешники в чистилище. Рядом с водкой Бацилла с торжественным видом поставил литр дешевого вина, такого терпкого, что у всех лица перекашивало, когда брали его в рот. Видимо, Бацилла был доволен произведенным впечатлением. Он с вожделением потер пухлые ручки, торопясь выпить.

- Хватанем сегодня малость, а?

- Уймись, - осадил его Войта, всаживая штопор в пробку. - Не пришлось бы мне опять вытаскивать тебя из унитаза!

Золотисто поблескивающая жидкость покрыла дно, рюмка медленно наполнялась.

- Не бойся, я не заставлю тебя пить за здоровье фюрера, - сказал он с легкой усмешкой. - У меня есть такт, да и к чему зря тратить хорошее вино?

Рука, наполнявшая рюмки, не дрожала - хорошей формы, крепкая мужская рука. Бланка смотрела на нее, а видела другую руку, юношески неловкую, в ссадинах от заклепок, с небрежно остриженными ногтями. Зачем он так много говорит?

- Я рад, что ты сегодня здесь, Бланка, - слышала она его приглушенный голос. Не было причин подозревать его в неискренности. - Нет у меня уже больше никого, с кем мне было бы так хорошо, как с тобой. Я уже не тот, что прежде. Стою на тонущем корабле, а вокруг льды. И мрак. Ultima Thule     .[67] Ты можешь сказать: сам виноват, ты этого хотел, ты помогал этому, и вот возмездие. Может быть. Понятие вины всегда платонично. Чтобы быть виноватым, надо заранее в любой ситуации знать, что правильно и что нет. Не так все просто. Среди нас тоже были идеалисты, пожалуй, вполне порядочные мыслящие люди, готовые жертвовать собой во имя того, что они считали правильным и справедливым. Знать! Но ведь тогда надо знать подлинные аргументы того, против кого ты собираешься бороться, а не одни фразы, крики, символы. Не успеешь усомниться, как уже течение подхватило тебя, а с ним тебе не справиться в одиночку. Один вошел в воду по щиколотку - он еще может выскочить и отряхнуться, другому вода уже по колено, по пояс, а тому - и по горло. Тогда уж остается только одно - нырнуть в решающий момент, не зная, выплывешь или нет. А нелепица идет своим чередом. Разве не смешное сочетание - ты и я? Я, человек, связанный обстоятельствами, человек - почему бы не сказать этого? перед которым и сейчас еще тянутся в струнку или дрожат, - и вот мне хорошо с беззащитной девушкой из враждебного нам народа, девушкой, чей брат, кстати говоря, уличен в тягчайших преступлениях против того, с чем я, к сожалению, слишком тесно связал свою судьбу. Ради этой девушки я совершаю измену за изменой, и. представь себе, мне это даже безразлично!

- Почему же измену? - робко возразила она. - То, что вы делаете... ты делаешь... это добро. Спасти человека - не может быть изменой, потому что изменить можно чему-то справедливому, а вы сказали, что...

Слова ее замерли под его пристальным взглядом. Он со значением тронул ее за плечо:

- Не сказали, а ска-зал! Так? - Он подержал рюмку против света, на лицо ему упал дрожащий янтарный блик. - Представь, встретились бы мы с твоим братом с глазу на глаз в уединенном месте, и у него в руках был бы револьвер. Думаешь, он поколебался бы? Если он настоящий мужчина - никогда.

Она растерянно покачала головой:

- Не знаю.

- Довольно, что я-то знаю.

- Если Зденек вернется, я скажу ему, кому он обязан жизнью.

Он горько усмехнулся.

- Трогательно, но боюсь, что его благодарность мне мало поможет. Да я, пожалуй, и не стану ждать ее. Впрочем, мы враги, и я принципиально не одобряю того, что он сделал. А то, что я делаю, - делаю ради тебя. Сама по себе судьба какого-то шального идеалиста меня не трогает.

- Не говорите так о нем, - с силой потребовала Бланка.

Он недовольно отмахнулся.

- Ладно, не будем вообще говорить о нем, не хочется сегодня притворяться, сыт по горло! Alles ist egal!     .[68] Кроме того, конечно, что ты здесь, что перед нами бутылка приличного коньяку и что в этом городке еще не стреляют. Ради этого стоило не пойти к старику. Чудовищно опасный негодяй - увешан орденами, как рождественская елка игрушками. Педант и гомосексуалист. Терпеть не могу гомосексуалистов! Всякий раз, как вижу его медовую улыбочку, говорю себе: ну, жди теперь смертей. Его тусклые глаза видят человека насквозь. У меня нет ни малейшего желания бывать на оргиях притворства в его вилле. Уж я-то хорошо знаю им цену! Все подстерегают друг друга, оценивают, достаточно ли оптимистичны улыбки, демонстрируют преданность фюреру и веру в окончательный перелом на фронтах. Все время надо быть начеку, боже упаси хватить лишнее. В последнее время его конек - болтовня о тайном оружии. Врем друг другу в глаза, а большинство из нас, кроме нескольких заядлых фанатиков, думают лишь о том, как бы спасти свою шкуру. Потому что только безумец не признает, что дважды два - четыре. - Он стиснул зубы и, опустив голову, помолчал немного. - В прошлом году я встречал Новый год в «Лилипуте». Тогда фронт был где-то еще под Житомиром, а вторжение на Западе казалось утопией. Шикарное заведение! Нынче там будут кутить еще безобразней, но ручаюсь - настроение будет куда хуже. Как перед страшным судом. Ах, да пропади они пропадом - только без меня. А фюрер пусть поцелует меня в одно место!