Христос был женщиной - [7]

Будто с корнем пересаживали дочь в столицу.

Отец поселил Кристу в общежитскую келью, познакомился с соседкой и в тот же вечер отбыл. Один. Не захотел, чтобы дочка провожала его на Ярославский вокзал, а потом в темноте возвращалась на незнакомые, еще не освоенные Ленгоры. Москва пугает провинциалов.

Криста тогда высунулась в окно, дождалась, когда папа выйдет из подъезда, оглянется, помашет рукой… Запомнилось, какого он стройного роста… Взгляд оперся о его неторопливость, о надежность спины уходящего…

В черное небо ширя глаза, Криста старалась не пролить слезы. Думала: обычная горечь разлуки, а оказалось – страшное расставанье. Оказалось: нас расклеили, распаяли, в две руки развели, распяв…

Отец пропал. Вышел из двора высотки – и больше его никто не видел.

Никаких записок нигде не обнаружилось.

Никаких требований о выкупе никто не предъявил.

Больше года обшаривали все, что могли, нисколько не надеясь на органы. В милиции поставили диагноз: «безвестное исчезновение» – и отступились.

Криста училась на повышенную стипендию и подрабатывала в районной газетке, чтобы оплачивать частное расследование. Но до сегодняшнего дня не поняла и не дозналась, по своей или по чужой воле папка исчез из ее жизни.

Мама как одеревенела. И так-то была молчалива, а теперь и слова из нее стало не вытянуть. Замкнулась, как виноватая.

Через три года нанятый сыщик предложил официально оформить смерть Иосифа Назарина, пропавшего без вести. «Нет!» – из разных мест, но все равно в один голос сказали мать и дочь. Криста громко, криком вытаскивая отца из небытия, а Мария Акимовна шепотом – так втайне вешают на себя вериги и несут их, никому не жалуясь.

Надежда, что отец найдется, окуклилась и жила как бы самостоятельно, в другом измерении. Не отравляя существование, но и не давая выживательному инстинкту вычеркнуть из памяти семейное горе.

Надежда – посадочная площадка для чуда. Нельзя засорять ее бесплодными страданиями.

Нет, не существует ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано. Кто-то и сейчас все знает. Кто-то…

«Куда иду? Где отец?» – спрашивает себя Криста июньским двадцатишестилетним утром. Пятница, тринадцатое.

Раньше эти вопросы будили ее по воскресеньям. Именно в свободный день взяла за правило хотя бы так сосредоточиваться на зерне своей жизни, освобождаясь от незначимых плевел.

День очистки пришлось поменять, когда поступила на службу. Календарное воскресенье у газетного обозревателя – рабочие будни. И даже если не выпадает дежурство (сиди в конторе с двенадцати до упора – до подписания номера в печать), в любой момент могут дернуть.

Сообщат, например, что живой (пока!) классик попал в больницу с инфарктом. Если и не проартикулируют: готовь некролог, то все равно тошно. Какая разница – сказано, не сказано… Есть же те, кто читает все наши мысли.

А эта информация еще и требует собирать материал, тем самым как бы приближая конец, подталкивая к обрыву уже ослабшего человека.

«Пальцем не пошевелю», – говорила себе Криста. И ни разу не помогла Харону. Пока…

Осторожно, стараясь не взболтнуть – сплевывай потом недомолотые кусочки зерен, – она наливает из джезвы остаток кофе.

«Разве иду? Не я иду – меня идут…» Увы, приходится признать.

Судьба ведет согласного. Противящегося судьба тащит.

Ну нет, только не уныние!

Есть зарплата – значит есть чем оплачивать поиски отца. И он сам может наткнуться на газету с моей средненькой фоткой. Все-таки раз в неделю моя стоячая фигурка венчает колонку с рецензией на свежую книгу…

Солнечный луч, пробиваясь через бодрое месиво листьев отцветающей сирени в заоконном палисаднике, заглядывает на первый этаж в кухню Кристы и походя задевает щеку хозяйки. В ответ на заигрывание она сразу бы выскочила на улицу, но задерживается – медлит, чтобы убрать за собой. Беспорядок в доме, как немытое окно, – замутняет жизнь. Заглушает ее яркость.

Первым делом – опорожнить ведро. Мусоропровод начинается со второго этажа, поэтому приходится взбегать наверх. В лифтовом холле гудит подъемник. Кто-то едет сюда?

Криста машинально приглаживает растрепанные волосы, кое-как пришпиленные к затылку перед утренней зарядкой. Всего три-четыре минуты, но регулярно, без пропусков, она по-кошачьи выгибает спину, голышом стоя на четвереньках, а результат – поясница реже ноет от каждодневного сидения за компьютером.

Так, створки лифта не раздвинулись. Не сюда едут.

Кляц! Блимц! О стенки широкой трубы бьется стекло – кто-то с верхних этажей избавляется от бутылок.

Помешкала, дожидаясь тишины.

Теперь ковш мусоропровода никак не открывается…

Криста изо всех сил тянет на себя ржавеющую ручку, и тут вся железяка выскакивает из пазов, на пол сыплются отходы чужого быта. «Ой!» – отскакивает она в сторону. Опрокидывает ведро прямо в гулкую черноту и наклоняется, чтобы подобрать картофельные очистки и скомканные пакеты. Чувствует на себе чей-то взгляд. Оборачивается, не разгибаясь. Зеленые глаза иссиня-черной кошки. Зверюга злобно уставилась, с места не двигается.

Опять примета. Что-то сегодня случится?

Скорей обратно, на свою кухню, пока кошка не перебежала дорогу.