Христианство - [19]

Еврейскому Пятикнижию известны, однако, и совсем иные способы описания присутствия Бога: «И вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, [и там Господь]» (3 Цар 19:11–12).

Таким богоявлением «в веянии тихого ветра» и воспринимался Христос уже первым поколением его учеников. Он – кроткий и смиренный Раб Господа, о котором пророчествовал Исаия: «не возопиет и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах; трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит; будет производить суд по истине; не ослабеет и не изнеможет, доколе на земле не утвердит суда» (42:1–4), – и одновременно Сам Господь, Который «будучи в форме Бога… уничижил Себя Самого, приняв форму раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек» (Флп 2:6–7). Для описания этого уничижения в христианском богословии так и закрепилось греческое слово, употребленное апостолом Павлом – кенозис , дословно – «опустошение», «истончание»: Бог, не изменяясь, умаляет себя, чтобы мир смог Его принять. Здесь нельзя не вспомнить еще один величественный образ Ветхого Завета – горящий и не сгорающий куст, из которого Моисею говорил Бог. Отцы христианской церкви увидят в нем образ Девы Марии, которая приняла в себя Бога своей человеческой природой и не только осталась жива, но родила Бога во плоти.

Требовалось время, чтобы систематически изложить это парадоксальное содержание веры языком, мало приспособленным для такой задачи. К тому же христиане долгое время не видели в этом необходимости. Лишь появление в церковной и околоцерковной среде учений, противоречащих первоначальному духовному опыту, заставило вступить в полемику и привести опыт в систему. Очень важно понимать, что разработка и закрепление догмата всегда были ответом на уже сложившуюся ересь. Этот процесс, продолжающийся до наших дней, начался уже в первые десятилетия и зафиксирован в Писаниях Нового Завета: когда возникло разногласие о том, нужно ли новообращенным язычникам делать обрезание и исполнять Моисеев закон, в Иерусалиме состоялся церковный собор, на котором победило мнение Петра: «Сердцеведец Бог дал им (язычникам. – Авт. ) свидетельство, даровав им Духа Святаго, как и нам; и не положил никакого различия между нами и ими, верою очистив сердца их. Что же вы ныне искушаете Бога, [желая] возложить на выи учеников иго, которого не могли понести ни отцы наши, ни мы? Но мы веруем, что благодатию Господа Иисуса Христа спасемся, как и они» (Деян 15:8—11).

Как видим, апостол не согласился предоставить решение вопроса об обрезании каждому в отдельности для себя. И обратим внимание на аргументацию: апеллируя к мистическому опыту обращенных язычников (дарование Святого Духа), Петр как решающий довод приводит спасение благодатью Иисуса Христа – ведь если бы исполнение закона спасало само по себе, то и приход Христа не был бы нужен.

Вот мы и дошли до главного вопроса христианской догматики: кем является Иисус из Назарета, мессия, основатель церкви и ее бессменный таинственный глава, и в чем заключается совершенное им спасение? Чем больше христиане размышляли над этими вопросами, тем больше было разномыслий и разногласий. Некоторые из высказываемых позиций при этом логически развертывались в учение, опровергающее само христианское учение о спасении, лишающее христианство в целом всякого смысла.

Рассмотрим это на примере учения александрийского епископа Ария (256–336) о сотворенности Христа. Время развития этого учения было весьма напряженным периодом в жизни как империи, так и церкви: после многолетних гражданских войн к власти пришел Константин, который дал христианам свободу вероисповедания. Церковь впервые вышла из подполья, и ее учение оказалось перед судом – уже интеллектуальным, а не уголовным – языческой общественности. Уже никто не обвинял христиан в том, что они устраивают тайные каннибальские оргии, но один из основных моментов учения церкви, учение о Троице, очень сложное и тонкое, порождало множество толкований и вопросов, и главный из них: как это – Бог един в трех лицах? Языческое сознание легко мирилось с многобожием или с неким Единым, которое меняет маски, как актер греческой трагедии. Язычнику было сложно понять, что Бог никоим образом не «состоит» из Отца, Сына и Святого Духа, что Он неразделим и един, но при этом Отец предвечно рождает Сына и изводит Духа Святого. Иудейское сознание, в свою очередь, настаивало на полном, абсолютном единстве Бога, на невозможности существования ни Сына, ни Духа иначе как в виде сотворенных сущностей.

Арий предложил то, что казалось ему удачным компромиссом: давайте верить, что Иисус – не Бог, а сотворенный Богом новый человек, Божий сын не по природе, а только по благодати, не «единосущный, а «подобосущный». Это не смущало вчерашних язычников арифметическими сложностями, а вчерашних евреев – посягательством на абсолютную монархию Бога. Это казалось приемлемым и приятным.