Хрестоматия по патопсихологии - [63]

Из этих примеров видно, что слово сейчас же указывает на предмет, и дальше больной может разговаривать только о предмете, но не о слове. Это особенно хорошо видно из последнего примера. Так же точно больной правильно производит сравнение больших и меньших предметов, потому что он сравнивает предметы, но мотивировать свои сравнения он не может потому, что у него превалирует предметная отнесенность слова, которая уводит больного от операции над понятиями. Это общее правило для речи больного: он не замечает слова как такового, как мы не замечаем совершенно прозрачного стекла, через которое рассматриваем какой-либо предмет. Более ранняя и примитивная индикативная функция слова выступает на первый план и целиком исчерпывает всю смысловую функцию реки. Больной может сказать нечто о столе, как о предмете, но ничего не может сказать о столе как слове. Он его просто не замечает, как мы не замечаем указательного жеста, а видим только то, на что этот жест указывает. Это вытекает из полной неосознанности слова как такового и невозможности произвольного, оторванного от ситуации употребления его. Поэтому доступная по смыслу испытуемому операция становится для него невозможной, как только она требует внимания к словесной форме как таковой. Изменение падежа нарушает понимание. Больной правильно отбирает карточки с верными и неверными суждениями: снег черный, снег белый, снег горячий, снег холодный. Он так же понимает, что вода тушит огонь, но не может отобрать верные суждения из следующих четырех: вода тушит огонь, огонь тушит воду, вода тушится огнем и огонь тушится водой. Он не знает, где здесь правильное и где неправильное. После опыта растерян и не понимает более самых простых фраз о воде и огне, но наряду с этим здесь же при разговоре о пожаре, когда больной введен в конкретную ситуацию, он обнаруживает не только полное понимание ситуации пожара, но с удивительным речевым богатством объясняет различные способы тушения пожара. Больной говорит, что огонь тушат шлангом, огнетушителем, брандспойтом и т. д.

Из этих опытов становится очевидно, что не недостаток понимания по существу и не ограниченность речевых возможностей являются причинами неудачи эксперимента, но только невозможность понимания семантического строя различно построенных грамматических фраз. Больной не улавливает тождественности смысла в разных формах и различия смысла в сходных формах.

Поэтому его речь полна констатации и совершенно лишена объяснений. Из непонимания отношения значений в сложной фразе создается аграмматизм. На вопрос, почему ходят в театр, К. отвечает: «Это, конечно, некоторая роскошь, каждый может в своих ресурсах и на галерке и в партере, а если у кого больше - увеличить свои это...» и т. д.

Из ряда опытов видно, что затрудненность в развернутой речи в основном связана не с недостатком слова, а с трудностями смыслового построения фразы из отдельных значений. Ассоциативный эксперимент показывает, что связи этого порядка легко доступны больному, так как они часто совпадают с векторами смыслового поля. Но большие затруднения представляет произвольное повторение слов и фраз. Вместо повторения испытуемый ассоциирует. Врач: «Картина». - К.: «Портрет». - Врач: «Германия». - К.: «Вильгельм». - Врач: «Какое я сказал слово?» - К.: «Германия». К. спонтанно при ситуации вопроса способен повторить слово, но сделать это по инструкции, произвольно для него трудно. Повторение фраз заменяется пересказом. Фраза распадается, из нее удерживаются два-три слова, вокруг которых создается привычная предметная ситуация.

В связи с распадом семантической стороны речи и сохранением только предметной отнесенности слова создается своеобразная подверженность полевым моментам, связанность со смысловым полем, совершенно аналогичная тому, что наблюдается в актуальной ситуации у К. Смысловые отношения значений подменяются отношениями между предметами и притом отношениями конкретно-ситуационными. Смысловое поле и движение в нем мысли строятся совершенно так же, как реальное предметное поле и действие в нем. Это приводит к крайней, гиперболически выраженной конкретности мышления и речи больного. Он готов осмыслить всякую бессмыслицу. Врач: «Снег черный?» - К.: «Снег бывает черный, когда он тает». К. поэтому чрезвычайно связан непосредственным отношением к действительности. При передаче рассказа он выходит за пределы его и заканчивает реальную ситуацию, не умея остановиться на той части, которая представлена в рассказе.

Три особенности характеризуют расстройство речевого мышления больного в целом: 

1) неосознанность и неправильность слова как такового. Отсюда - невозможность произвольных операций со словом, перевода, объяснения, определения, повторения, осознания бессмыслицы; отсюда - большая сохранность спонтанной речи сравнительно с произвольной и тенденции к репродукции; больной не замечает слова, не только его предметное содержание; поэтому повторение бессмысленных фраз, не соответствующих действительности, сильно затруднено;

2) полное отсутствие фантазии. К. целиком связан конкретной реальной ситуацией, так как не может выйти за ее пределы; это особенно видно на примере его счета; чтобы ответить на вопрос, сколько у него рук, К. необходимо держать перед глазами свои руки; он умеет считать только то, что видит, поэтому форма, в которой расположены пересчитываемые предметы, целиком определяет его счет. Он раб своего зрительного поля (Келлер);