Хрен С Горы - [91]

Несколько минут я потратил на обход периметра сцены, по максимуму усиливая звук, извлекаемый из трещотки. Наконец, когда у меня уже начала от резких движений и далёкого от мелодичности звука болеть голова, я неожиданно прервал своё музицирование, в полной тишине остановившись возле первого мертвеца. В соответствие со сценарием, Длинный начал медленно и мерно бить в огромный деревянный барабан. Чувствуя на себе напряжённое и испуганное внимание сотен глаз, я заговорил под этот аккомпанемент: «Вы храбро бились вчера с врагом, вы расставались с жизнями, прикрывая своих товарищей по строю. Ты, Тоборе, сын Боре; ты Тинопе, сын Уромуя; ты Кеоре, сын Олу; ты Текоро, сын Паоре…» Я шёл вдоль ряда покойников, наклоняясь над каждым, произнося его имя и касаясь лица мертвеца висящим на шее небольшим глиняным горшочком с намалёванными на нём глазом. Пройдя последнего из погибших, я остановился, перевёл дух и продолжил: «Вы ступили на Тропу Духов, по которой нет пути назад, в мир живых. Там, за гранью, отделяющей мир явный от мира сокровенного, нет для вас ни бонко, ни соная, ни суне. Вы бились плечом к плечу с воинами «пану макаки», и заслужили честь именоваться «пану макаки». Правом, данным мне как «пану олени» нашего воинского братства, объявляю всех вас отныне и навеки участниками нашего славного общества». Делаю паузу, вновь введя в действие свою бамбуковую трещотку. Мой помощник ускорил отбиваемый ритм.

«А, вы, живые!» — обратился я к своим бойцам, резко оборвав грохот. По рядам «макак» и прочих приравненных к ним пошло шевеление: многие вздрогнули от испуга или неожиданности — лишь некоторые сумели сохранить внешнюю невозмутимость.

«Я, Сонаваралинга, сын Танагаривы; тот, кто был поглощён морем и вернулся в мир живых; тот, с чьего тела Тобу-Нокоре, Владыка Моря, смыл все отметки о родстве, возрасте, деяниях и поступках; тот, кто вынимает душу из тела и возвращает её обратно (при этих словах я уловил некоторый сбой в ритмичном отстукивании Длинного); тот, кто лишает жизни противящихся моей воле; тот, кто освобождает души давно умерших из камней, и даёт людям Сонава и Бонко прочные топоры, ножи и копья; тот, кто побеждает злых духов, насылающих болезни; я, Сонаваралинга, забывший своё прошлое и живущий заново, заклинаю землёй, водой, воздухом, огнём и кровью ваших товарищей, павших в боях. Заклинаю и провозглашаю отныне: нет среди вас, живых, ни соная, ни бонко, ни суне. Все вы — «пану макаки», и «пану макаки» — вы все!»

При этих словах четыре воина поднёсли факелы к сложенным по углам сцены дровам. А я макнул палец в содержимое горшка и провёл по лбу ближайшего ко мне раненного, приговаривая: «Куупару, отныне ты не бонко, а «пану макаки», и племя твоё «пану макаки», а не бонко». Обойдя передний ряд, я принялся за второй, потом за третий и четвёртый, сопровождая свои манипуляции всё той же фразой. Не пропустив никого из двух с лишним сотен бойцов, не делая различия между формальными членами нашего братства и теми, кто просто бился с нами бок обок в последних боях, не забыв и о той четвёрке, что так и стояла возле зажжённых ими костров, я эту часть процедуры закончил на Длинном.

«Кровью ваших погибших товарищей, что сейчас сохнет на ваших лицах, той кровью, что запеклась на их ранах, той кровью, что пропитала землю Текока, заклинаю вас всех! Отныне все вы станете как один и, каждый станет всеми. И будут «пану макаки» биться как единое целое, и будут наши мёртвые стоять в одном ряду с живыми, и будут мёртвые всегда рядом с живыми, и будут они прикрывать живых, как живые прикрывают в бою друг друга! И будут мёртвые, кровь которых сейчас на лицах живых, порукой тому, что сердца живых всегда будут гореть храбростью и яростью к врагам, и будут сердца живых наполнены верностью Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганиве и её будущему потомству! А если кто из корысти, трусости или по какой иной причине предаст нашу покровительницу или своих товарищей из «пану макаки», то прольётся на него гнев духов погибших героев и умрёт он в страшных мучениях, и имя его будет проклято навеки, и душа его будет, пока возвышается из моря Пеу, пребывать сразу и в трупе, и в трупных червях, и будет он жрать сам себя и гнить сам же заживо» — я замолчал на минуту, потому плеснул остатки крови в костры — «Кровь смешалась с огнём, дым улетел в небеса, зола лежит на земле, водой её смоет в ручей! Но огонь, горящий здесь, войдёт в каждого из «пану макаки», и будет гореть в ваших сердцах, и будут они преисполнены храбрости и верности друг другу и Солнцелкой и Духами Хранимой тэми Раминаганиве!»

В наступившей тишине я разбил медным топориком пустой горшок и бросил по нескольку осколков в каждый из костров. Руки мои были испачканы кровью (на самом деле не человеческой, а птичьей, ради которой рассталась с жизнью парочка конури). На глаза попался пленный лучник. В общем-то, я его видел во время обряда, даже проходил рядом, когда мазал лица приставленных к нему «макак» и Сектанта. Но тогда было не до тузтца. Теперь же я обратил внимание, что пожилой вохеец что-то тихо говорил Тагору, наверное, пробовал объяснять смысл творящегося действа.