Хребет Скалистый - [35]

Наконец химик заполнил какой-то бланк и, передав Решетняку вместе с исследовавшейся бумажкой, сказал:

— Линия проведена тушью фабрики «Союз». Нанесена не более недели назад от руки. Скорее всего, это обрывок какой-то записки, написанной не чернилами, а тушью.

Листок с заключением химика и обрывок бумаги Аня аккуратно уложила к себе в планшет.

Затем все вернулись в кварцевую лабораторию. Заведующая лабораторией передала Решетняку еще влажные отпечатки снимка с письма Гудкова.

Один из них Филипп Васильевич протянул Алле:

— Храни, Натковна, в память об отце. До последней минуты о тебе помнил.

Алка осторожно взяла снимок. Остальные экземпляры, аккуратно завернув в трубку, спрятала в планшет Аня Колесникова.

— Микроснимок получился? — спросил Решетняк.

— Да. Очень неплохо.

На снимке легко читалась надпись, сделанная толстыми, неровными буквами по холсту:

"Патронов больше нет. Взрываю коридор. Погибаю, но не сдаюсь!" — Это тоже папа писал? — шепотом спросила Алла. — По-моему, нет, поколебавшись, ответил Решетняк. — Сейчас мы это узнаем точно.

Косясь на Аллу, заведующая лабораторией сказала:

— Надпись была сделана очень давно, товарищ подполковник.

— Это известно.

— Да, но… — замялась заведующая. Она боялась неосторожным словом расстроить Аллу. Однако, не имея права скрывать от Решетняка что-либо обнаруженное экспертизой, она все же продолжала: — Писали пальцем. Надпись сделана кровью. Возьмите лупу. Можно рассмотреть пальцевые кожные узоры. Потом кто-то тщательно буквы выскреб, но кое-где в порах холста остались кристаллики крови. На микрофотографии они обнаружились.

— Неужели это папа? — чуть слышно повторила Алла.

— Это мы сейчас попытаемся выяснить. И, пригласив ребят следовать за ним, Решетняк вышел из комнаты. Он привел их еще в одну лабораторию.

За большим письменным столом, на котором лежала папка с какими-то документами, сидел полный старик с густыми вьющимися волосами, которые никак не хотели уместиться под его белой шапочкой.

— Простите за беспокойство, профессор, — обратился к нему Решетняк, очень прошу вас взглянуть на эти два снимка.

Старик недовольно проворчал:

— А если бы профессор уехал в Москву, ваши графологи справились бы с этим ответственным делом?

— Конечно, — согласился Решетняк, — но уж пользуясь вашим присутствием…

— Вот именно: «пользуясь». Все две недели и пользуетесь, — продолжал ворчать гривастый старик, беря из рук Ани снимки. — А это что за синьоры и синьорина? — кивнул он на оробевших от такого сухого приема ребят.

— Мы не синьоры, — совершенно в тон профессору проворчал Лелюх.

— Да ну? — удивился старик, отложил в сторону снимки, поднял на лоб очки и с интересом посмотрел на Лелюха. — А кто же вы, извините за назойливое любопытство?

— Ну, мы, — смешался Васька, — вообще, школьники.

Видя, что его слушают, он осмелел и выпалил — Синьоры — это в Италии, а там буржуазия. Товари-щами нас можно назвать. Казаками тоже.

— Можно товарищами? — без малейшей улыбки переспросил старик. — А вы что же, новые сотрудники подполковника Решетняка? Рад служить. Чем могу быть полезен?

Васька засопел и вопросительно поднял глаза на Решетняка.

— Посмотрите, пожалуйста, снимки, профессор, — повторил просьбу подполковник. — Нам надо устано-вить, одной ли рукой сделаны эти надписи.

Профессор опустил очки со лба и прочел оба текста.

— Любопытнейшие документы, — заговорил он, закончив чтение. — Писали разные люди. Это вне всякого сомнения. На письме, подписанном Гудковым, кстати, я слыхал о таком партизане, — почерк угловатый, с сильным наклоном вправо. На другом снимке почерк совершенно без наклона. Кроме того, сравнивая начер-тание отдельных букв, которые встречаются в письме и в прощальной надписи на картине, можно убедиться, что писали разные люди. Никакого дополнительного исследования не требуется.

Решетняк полез в карман кителя и достал взятое у Проценко последнее письмо Гудкова в Тбилиси.

— А это письмо написано той же рукой, что и письмо на снимке?

— Безусловно, — ответил профессор, внимательно сличив его со снимком.

Поблагодарив профессора, Решетняк и его спутники вышли в коридор.

Отправив мальчиков домой, он вместе с Аллой и Аней Колесниковой поехал в мастерскую к Проценко, Прочитав фотокопии надписей, Проценко возбужденно заходил по комнате.

— Ты понимаешь, Филипп, что это значит? Николай в последние часы, а может быть, и в последние свои минуты завещал нам, его старым друзьям, найти этот клад. Его нужно во что бы то ни стало разыскать. Это наш долг перед памятью друга. Друга, воспитавшего нас с тобой.

— Легко сказать — разыскать, — охладил его пыл Решетняк. — Где и что искать?

— Что искать, по-моему, ясно: Николай где-то спрятал пропавшие при перевозке картины, — сказал Проценко. — А вот где искать…

— Мне кажется, что его тайник нашли гитлеровцы. Иначе откуда бы взялись эта икона и две твои картины?

— Чушь! — почти крикнул Проценко, бегая в волнении по мастерской. Шедевры великих мастеров невозможно скрывать столько лет! Если бы они были найдены гитлеровцами, они давно бы объявились в Германии, в Америке, в Испании. Где угодно, но объявились бы, и это стало бы известно.