Хранящая огонь - [3]

Мирина скользнула взглядом по тёмным смоляным волосам, разметавшимся по ярко-бордовой, как маки, подушке. Волосы его липли к низкому лбу и заострённым смуглым скулам, тёмные поросли усов и бородки очерчивали пухлые губы, чёрные как дёготь брови хмурились во сне, на висках проступили капли пота. Наверное, он имел привлекательные черты, недаром наложницы грызутся за него каждый вечер и с завистью сопровождают ту, на которую пал выбор вождя. А в последнее время он не прочь затащить к себе и невольниц, а точнее, именно её, Мирину, что накликало гнев его блудниц.

Подавив поступившее к горлу отвращение, девушка отвернулась. Пониматься поостереглась, пробудится ещё, вновь залезет на неё. Ощущение мучительной угнетённости вытеснило все иные чувства, погружая её в болото. Не ожидала, что после той её первой ночи, проведённой в его постели, он захочет её снова. Тогда она ещё пыталась сопротивляться, кусалась и пиналась, но в итоге поплатилась. Рубцы только сходили, зудели нестерпимо на плечах, напоминая о жестоком наказании. Это и выбило из неё всякое желание идти наперекор хозяину. В ту ночь вся жизнь и рухнула, беззаботное светлое прошлое и сама она рассыпались, как глиняные черепки, собрать которые теперь уже и невозможно. Что толку от такой чаши, не удержишь в ней ничего: ни воды, ни горсти камней.

Разрушилась, — зло и горько усмехнулась внутри себя. Не из тех женщин с железной волей, не возымела храбрости и духа лишить себя жизни, лишь бы не оказаться в руках чужаков, невольницей в постелях тех, что крушили, разбивали, как богатую, но потерявшую ценность посудину. Для них женщины — просто кусок плоти, с которой можно выместить всю свою необузданную дикую грубость и извергнуть семя.

Вспыхнувшую ярость Мирина тут же залила ледяной водой отчуждения. Зачем напрасно истязать себя? Снова вдохнула туго. Если ум усмирить могла, то сердце болело. Болело нещадно.

Мирина, зажмурившись, отвернулась к тонкому прозрачному занавесу, что отделял ложе от выхода, присмотрелась, разглядывая в густых ночных сумерках просвечивающиеся сквозь ткань всполохи очага, всем духом отстраняясь от своей боли и несметной тоски по дому, всеми силами прогоняя её от себя.

Прислушалась.

Лагерь спал, только одиноко позвякивали колокольчики у входа, изредка доносились голоса стражников — непонятный, грубый, чуждый сердцу говор. Не привыкла и не успела узнать, да и не пыталась, тая надежду, что ей это и не понадобится, что случится чудо, и её вызволят. Хотя это жарко возгорающееся в сердце ожидание постоянно горсткой пепла оседало на душу остатками разочарования. Недаром отец твердил — в неволе женщина погибает, становясь под гнётом опаляющего солнца бесплодной твердью, и как бы ни лили дожди, а из камня не прорастёт колоса. Как же прав был он — мир вокруг неё словно вымер, оставляя голые пустынные степи и сухой ветер.

Два раза она устраивала, побег и оба раза её ловили. Что было потом, какое наказание для неё устраивал Вихсар, она решила выскоблить из памяти. Мирина снова бесшумно втянула в себя горький мужской запах, зажмурилась от душащих слёз, но их уже и не было, только скудные горячие дорожки обожгли щёки. Вновь, в который раз корила себя за глупый свой поступок, совершённый ещё зимой. Знала бы, что побег из Ровицы толкнёт её на одну тропу с валганами, осталась бы в стенах княжества, пусть и вышла б за Вортислава, но жила бы себе в своих угодьях и беды бы не знала, пусть и без желания, но добровольно под законного мужа ложилась бы в постель, под сводного брата погибшего отца. А теперь, опороченная, отдаётся врагу, что проливает кровь родного племени, терзая чужих жён в неволе.

Дыхание из груди исчезло, встало в горле сухим терновым узлом, и сердце, задушенное отчаянием, под огненной ладонью Вихсара забилось скупо.

Перезвон колокольчиков отдалённо пускал рябь в помутневшие, тяжело ворочающиеся, давящие на виски мысли. Как бы ни душила боль, а усталость взяла верх над бренным телом, что попользовал Вихсар этой ночью. Угомонилось вскоре и сердце. Мирина не заметила, как провалилась в сумрачное беспросветное небытие, где мутными сгустками тяжёлый водянистый туман скрывал тёмные глубины, уволакивал в бездонную гнетущую пустоту, заволакивал тёмным пологом и разъедающую силы тягу к родным землям, и запах цветущих лугов, и уют дома — всё сокрыл от глаз и сердца. Хотя бы на время перестала она видеть терзавшие душу воспоминания, но теперь она знала запах собственного горя, что въелся в кожу, пропитывая каждый клочок её тела, каждую частичку души.

Проснулась Мирина, когда уже белёсый туманный свет сочился через щели. Воздушной пыльцой он чертил в сумеречном шатре клинки полос, что врезались в пол, устланный богатыми узорными коврами, в решётчатые стены, завешенные цветными тканями. Только теперь она видела, какой беспорядок был внутри. Вихсара рядом на удачу не оказалось.

Девушка тяжело поднялась на локти, едва шевеля изнывающим от ломоты телом, затёкшим от неудобного положения, в котором проспала она остаток ночи. И как только пережила эту ночь, да всё то, что случилось с ней, не могла понять. Но вдруг предрассветную тишину молотом раздавил голос Вихсара, прозвучавший за занавесью. Он говорил на своём языке, и нечего в его речи девушка не разобрала.