Хранительница врат - [3]

— Уж скорее он гарантирует почетное место в новом мировом порядке тебе, Элис. Ведь именно о том ты и печешься, верно? Именно поэтому перешла на сторону призрачного воинства еще когда мы обе были детьми?

Она пожимает плечами, бестрепетно встречая мой взгляд.

— Не буду отрицать, Лия. Но я отдаю должное той роли, которая по праву принадлежит мне, а не той, что навязана мне искаженным пророчеством.

— Если тебе надо только это, нам больше не о чем говорить.

Она снова отводит взгляд на воду.

— Что ж, если я не смогла убедить тебя, возможно, сумеет кто-то другой.

Я думала, меня уже ничем не удивить. Ничем не испугать — во всяком случае, сейчас. Элис поднимает голову, и по лицу ее вновь пробегает дрожь. На миг я замечаю тень маленькой девочки, затем снова Элис — но ненадолго. В секунду лицо ее искажается, преображается, да и вся голова приобретает какую-то странную форму. Я словно прирастаю к месту, застываю на берегу, не в силах пошевелиться от захлестнувшего меня ужаса.

— Все еще отказываешь мне, госпожа? — Голос этот, однажды уже звучавший из уст Сони, когда она пыталась призвать моего умершего отца, ни с чем не перепутать. Жуткий, неестественный звук не принадлежит ни одному миру. — Тебе негде спрятаться. Негде найти убежище. Негде обрести мир, — шипит Самуил.

Он встает на ноги, медленно поднимаясь во весь рост — вдвое выше любого смертного. Могучая громада. Чудится, пожелай он только — и в мгновение ока перепрыгнет реку, дотянется до моего горла. Внимание мое привлекает какое-то шевеление позади него. Приглядевшись, я вижу краешек сверкающе-матовых черных, как эбеновое дерево, крыльев, сложенных у него за спиной.

К ужасу моему примешивается и неоспоримое желание. Стремление перелететь реку, зарыться в эти мягкие пушистые крылья. Сердце стучит — вначале тихо, но потом все настойчивее, все громче: «Тук-тук, тук-тук, тук-тук». Я помню этот ритм еще с прошлой нашей встречи с Самуилом на Равнинах — и вновь ужасаюсь тому, что наши сердца бьются в такт.

Я пячусь назад. Инстинкты призывают бежать, опрометью, без оглядки — но я не смею повернуться к нему спиной. Я отступаю на несколько шагов, не сводя глаз с переменчивой маски его лица. Иногда оно становится прекрасным — прекраснее самого красивого смертного, — и тут же меняется, превращаясь в хорошо знакомое мне чудовище.

Самуил.

Зверь.

— Открой Врата, госпожа, как повелевают тебе долг и призвание. Отказ повлечет лишь муки.

Утробный голос звучит не за рекой, а у меня в голове, точно слова Самуила рождаются во мне самой.

Я качаю головой. Отвернуться трудно, очень трудно — на это требуются все силы, сколько их есть во мне, но все же я отворачиваюсь и бегу, мчусь со всех ног через полосу деревьев, прочь от берега, наобум, не ведая даже, куда. Смех Самуила преследует меня по пятам, как живой — неотступно, неотвратимо.

Я пытаюсь отгородиться от него. Ветки деревьев царапают мне лицо, а я все мчусь прочь, приказывая себе проснуться, разорвать путы сна, окончить странствие. Не успев придумать никакого плана спасения, я спотыкаюсь о корень и лечу наземь, ударившись с такой силой, что темнеет в глазах. С трудом приподнявшись на руках, я пытаюсь встать. Думаю, что сейчас у меня все получится. Встану и побегу. За плечо меня хватает чья-то рука.

— Открой Врата! — шипит голос над ухом.

Я сажусь на постели, силясь заглушить рвущийся из горла крик. Волосы мокрые от пота.

Дыхание вырывается из груди короткими резкими всхлипами, сердце колотится о ребра так, точно все еще бьется совместно с его сердцем, сердцем Зверя. Даже свет, струящийся в проем между занавесями, не может унять ужас, оставленный ночным видением. Я выжидаю несколько минут, напоминая себе: это всего лишь сон. Снова и снова повторяю спасительные слова, пока наконец не начинаю сама им верить.

А потом вдруг замечаю кровь на подушке.

Я медленно поднимаю руку и провожу пальцами по щеке. И, отнимая их, уже знаю, что все это означает. Красное пятно не лжет.

Бросившись через комнату к трюмо, уставленному баночками крема, флаконами духов и коробочками пудры, я с трудом узнаю девушку в зеркале. Волосы у нее растрепались, а глаза кричат о чем-то темном и зловещем.

Царапина на щеке невелика, но вполне реальна. Глядя на кровавый подтек, я вспоминаю, как царапали лицо ветви и сучья, когда я бежала от Самуила.

Хочется отрицать, что я снова странствовала по Равнинам — против своей воли и в одиночку. Мы с Соней давно решили, что подобные путешествия весьма неразумны, хотя на Равнинах я набираю все большую силу. Надо сказать, эта сила уже превосходит Сонину, но, увы, совершенно очевидно одно: все мое накопленное могущество ничто в сравнении с волей и могуществом падших душ — или моей сестры.

2

Оттянув тетиву лука, я на миг задерживаю ее, а потом отпускаю стрелу в полет. Стрела мчится, рассекая воздух, и с громким треском вонзается в самую середину мишени за тридцать шагов от нас.

— В яблочко! — восклицает Соня. — Ты попала в яблочко! И с такого расстояния!

Я гляжу на нее и расплываюсь в улыбке, вспоминая то время, когда не могла попасть в цель с десяти шагов, даже с помощью мистера Фланнагана, ирландца, которого мы наняли обучать нас основам стрельбы из лука. Теперь же я стою тут в мужских брюках и стреляю с такой легкостью, точно сроду умела, а в жилах моих равно смешиваются возбуждение и уверенность в себе.