Хранитель времени - [14]

Воспоминания его Стрельченко мог слушать бесконечно.

— Когда я встречался в Берлине с Карлом Либкнехтом… — начинал Илья Денисович, и молодой научный работник впивался в него глазами.

Стрельченко родился в большом уральском городе на улице Карла Либкнехта, и то, что перед ним сидел человек, для которого Либкнехт был не памятником, не символом, а товарищем, с которым можно было вместе гулять по Берлину, неизменно его потрясало.

Непринужденная учтивость манер Ильи Денисовича вызывала в Борисе зависть и восхищение. Пытаясь подражать ей, Стрельченко, когда однажды в комнату к нему вошел профессор истории, человек лет пятидесяти пяти, вскочил и уступил ему мягкое кресло. Профессор сделал возражающее движение рукой.

— Нет, нет, пожалуйста! — пылко сказал Стрельченко. — В вашем возрасте… — и осекся, увидев в глазах сидевшего рядом Ильи Денисовича лукавый огонек.

— Понимаете, какое дело… — сказал после ухода профессора Илья Денисович все с тем же лукавым блеском в глазах. — Иногда лучше не уступить человеку кресло, чем напомнить ему о его возрасте. В затруднительных случаях я предпочитаю именно такой вариант.

Вспомнив об этом, Стрельченко ощутил слабость и томление, как бывало с ним всегда, когда он припоминал этот злополучный эпизод. И тут же поймал себя на том, что продолжает думать об Илье Денисовиче, как о живом. Неужели же его больше нет? Эта мысль была такой пугающей и вместе с тем такой дикой, что Стрельченко вскочил со своего кресла и быстрой походкой пошел к директору музея.

Директор уже знал о несчастье.

В отличие от Стрельченко, который, как многие молодые и очень здоровые люди, в глубине души не мог представить, что будет когда-нибудь стариком, директор, человек пожилой, сразу ощутил в эту минуту свой возраст. Он сидел за столом, уйдя в печальные мысли о случившемся и тревожно прислушиваясь к легкой тянущей боли под левой лопаткой. Когда Стрельченко вошел в кабинет, директор повернул к нему близорукие глаза и тяжело вздохнул.

— Уходит старая гвардия, — сказал он дрогнувшим голосом. — А ведь казалось, что годы его не коснутся! Ужасно, что мы потеряли такого человека…

Он помолчал и сказал ту же фразу, которая вертелась на языке у Стрельченко:

— Надо подумать, кто может сделать вместо него доклад. Конечно, никто другой на эту тему так блистательно не выступит. Но вечер ведь отменить невозможно…

И он машинально покосился на лежащий перед ним нарядный пригласительный билет, где после написанной золотом юбилейной даты стояло: «Доклад И. Д. Короткова».

— Может быть, Прохоров? — нерешительно предложил Стрельченко.

Директор покачал головой.

— Не то! — сказал он. — Совсем, совсем не то… — И, потерев лоб, добавил: — Надо венок заказать.

Директор, снова тяжело вздохнув, потянулся к телефону, а Борис Стрельченко вернулся в свою комнату.

Едва он сел за стол, как дверь открылась и браво вошел плечистый человек с седыми казацкими усами. Он был в черной куртке железнодорожника с двумя, орденскими планками. Откашлявшись, посетитель вытащил из наружного кармана куртки наклеенную на кусочек картона фотографию.

— Семейная реликвия, так сказать… — Он так же браво протянул снимок Борису. — Дай, думаю, снесу в музей! Может, понадобится им для научной работы. А у нас так лежит, для памяти…

На фотографии был изображен бронепоезд, стоящий у какого-то разъезда, возле маленького станционного здания. Отпечаток был старым и изрядно пожелтевшим от времени.

— Присядьте, пожалуйста… — Стрельченко почесал щеку. Особой музейной ценности фотография явно не представляла. На всякий случай Стрельченко снял трубку и позвонил в соседний отдел.

Тотчас же появилась Любочка, сотрудница отдела, считающаяся специалисткой по бронепоездам.

Маленькая, востроглазая, с рыжими, заколотыми сзади косичками, Любочка влетела в комнату, стремительная как пуля, и впилась глазами в фотографию.

— Царицынский фронт? — решительно сказала она.

— Точно! — Железнодорожник снисходительно, с высоты своего роста, посмотрел на щуплую Любочку.

— Из Харьковского депо! — констатировала Любочка. — Вы что, в гражданскую войну были машинистом на бронепаровозе?

— Машинистом…

— Козлов вас назначил?

— Он… — Железнодорожник озадаченно откашлялся. — Мы с ним до сентября вместе воевали. А в сентябре я…

— До августа, — прервала его безжалостная Любочка. — В августе Козлов был уже на другом участке. Привел туда большой новый бронепоезд, сделанный коломенскими рабочими. С четырехосными платформами. «Грозный» назывался.

— «Грозный»… — повторил железнодорожник. — Точно, «Грозный»…

Он с изумлением покосился на свою собеседницу.

Любочка, родившаяся значительно позже, чем фотография была сделана, стояла против него, поправляя рыжие волосы, и с важностью разглядывала снимок.

— При наличии десантных подразделений такой бронепоезд мог выполнять тактические задачи самостоятельно… — с удовольствием выговорила Любочка.

Железнодорожник промолчал.

— У меня на этом бронепоезде жена рожала, — вдруг сказал он.

— Что? — не поняла Любочка.

— Жена рожала, — повторил посетитель.

Борис Стрельченко и Любочка оба, как по команде, повернули головы и уставились на него.