Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса - [254]
Но если тебе удастся преодолеть головокружение, ты заметишь новые закономерности. Я уменьшил окно игрового поля на видеостене и принялся разглядывать роящийся вал информации. В данный момент ОМОД просеивал сведения, касающиеся людей с одинаковыми именами, и проверял, насколько информация соответствует действительности. Говоря «сведения», я имею в виду все — занятия, генеалогию, онлайновые и реальные сети знакомств, кредиты, покупки, школьные отметки, дни рождения, фотографии, хобби имеющиеся и потенциальные, сведения о посещении сайтов, оценки гаплотипа,[763] перекрестные ссылки, историю болезней, лавину фактов и фальсификаций на всех языках земли, человеческих и машинных. Я максимально приблизился к суммарному знанию, которое открыто лишь Богу, это значительно больше, чем может откопать Google, потому что он только отвечает на запросы людей, зачастую не хватающих звезд с неба. Целенаправленный отбор данных должен быть жестким. Я не хочу сказать, что следует сосредотачиваться на конкретной детали, как при поиске слова. Нет, ваши действия скорее напоминают разглядывание картинок из «Волшебного глаза»[764] — вы пытаетесь смотреть сквозь бумагу, в точку, которая словно находится на глубине в несколько футов, и если не будете обращать внимание на всякие закорючки, то различите форму (точнее, пространство, хотя и это неверно, ведь перед вами плоскость и ничего более; причем если вы закроете один глаз, то вообще ничего не увидите). Сосредоточьтесь на изображении, возникшем из хаоса, и оно станет объемным и глубоким, а в следующий момент вы поймете, что именно там нарисовано. По мере того как порошок Рулевого впитывался в мою нервную систему, я будто медленно открывал свой второй глаз; вот какие-то контуры проступили на востоке, и теперь мои зрачки медленно фокусировались на предмете или явлении, скрытом за водопадом имен, дат, цифр, квинтильонов зернышек мусора, из которого слагается этот чудовищный мир, и я начинал прозревать нечто состоящее из всего названного, но им не являющееся. Оно зловеще маячило впереди.
(68)
ОМОД сделал ход. Я сделал ход. Он ответил. Я двинул череп в направлении этой формы. Судя по всему, это могла быть разрушенная пирамида или потухший вулкан, но ужасно траченный временем — весь в трещинах и камнепадах. И чуть ниже вершины виднелось что-то странное, выступ, похожий на гигантскую бородавку. ОМОД опять сделал ход.
М-да.
Я продирался сквозь информационную пургу. Столько шума и такой слабый сигнал. Это напоминало снег телепомех на экране телевизора. Компьютер сделал ход. Гм. Не то. Нащупывать путь становилось все труднее. Все меньше и меньше кочек в болоте.
ОМОД сделал ход. Возможные варианты вспыхивали и гасли передо мной. Я шагнул вперед. Появилось ощущение, будто я поднимаюсь по высоким, кривым, разбитым ступеням. Вокруг выступали крупные фигуры, но я не сумел их рассмотреть и даже вообразить — ты не видишь ландшафт игры, скорее, обретаешь внутреннее представление о нем. Я напоминал себе того слепого альпиниста, который продолжает устанавливать рекорды в Тибете.[765] Поскольку он не может обозреть всю картину целиком, ему приходится собирать информацию по крупицам, нащупывая путь по траверсам между пиками, а потом составлять для себя модель маршрута, тщательно и последовательно, словно нанизывая бусы на нить. Ступеньки поднимались к 4 Ахау. ОМОД сделал ход. Я ответил. Вверх, вверх. Давай. Звук — нет, воспоминание о звуке слетело сверху, я слышал слабое неравномерное бормотание, голос из прошлого… Подобно тому, как забытое слово готово сорваться с языка, образ обретал законченность в моих мыслях. Но мне никак не удавалось вылепить его. Забудь об этом, Джед. Сосредоточься. Я понял, что на вершине есть полость, мы на чоланском называем это к’отб’ах, пещера в небесах. ОМОД старался скинуть меня со склона. Я ввел в игру еще один череп, установил его. Машина отреагировала. Гм. Еще несколько шагов… Так. Я двинулся вверх.
Выше и выше. Под ногами крошился ржаво-красный камень, словно я оказался в бэдленде. Я поднялся над кронами деревьев. Мы сделали по ходу. Теперь я был так высоко, что даже кондоры не залетали сюда. Я стоял на западном склоне горы, который еще хранил дневное тепло. Съежившееся солнце было другим, не тем, которое встает и садится каждый день. К закату клонилось светило б’ак’туна, 394-летнее солнце, которое достигнет зенита только 4 Ахау. А поскольку мы находились на другой стороне мира — можно сказать, на отраженной стороне, — оно восходило на западе.
Вверх, вверх. Я сделал ход.
Так.
Последовала пауза.
Я словно очутился внизу, на плоскогорье или на tablero,[766] раз этот курган представляет собой руины мула в теотиуаканском стиле. Недалеко впереди зиял широкий зев в ровном уступе, неровный, перекошенный овал, а за ним — длинный ход в глубь горы, а дальше начинался следующий подъем, пологий talud…[767] а потом на краю следующей террасы я различил гигантский неровный тускло-оранжевый в сумерках булыжник. Я пробирался вперед, непрерывно сражаясь с неутомимым ОМОДом.
Звук усилился, лучше сказать, тень звука стала резче. То низкое блеяние, то чувственный рев исходили из норы. По раскатам эха можно было определить, что пещера превышает размерами гору и при этом заполнена живыми существами. Они походили на летучих мышей и висели там этакими семейными группками, неисчислимыми триллионами. Но звук они производили вовсе не мышиный и были крупнее. У меня сложилось впечатление, что эти твари безволосые. Кто они? Их булькающие вопли ассоциировались, как ни странно, с детскими воспоминаниями, но не с гватемальским периодом… Ага, прояснилось.
