Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса - [200]

— Не могла бы ты, которая надо мной, снизойти и поведать мне больше? — спросил я.

— О той игре больше нечего сказать. В твоей книге было изложено все.

— Но порой дичь направляют на ту же тропу, — возразил я.

Смысл идиомы был таким: «Ты можешь разыграть конец партии еще раз и получить иной результат». Ведь в шахматах берут назад выигрывающий ход, чтобы посмотреть, есть ли у проигрывающей стороны хоть один шанс.

— Этого не будет, — припечатала Кох. — Один Оцелот все еще играет живыми шарами. — Под шарами она подразумевала бегунки. — Вероятно, никто уже не повторит столь крупную игру. Конец.

Эх! Она явно намекала, что искусство игры умирает. А когда кто-нибудь здесь говорил «конец», это означало, что больше ты из него ничего не выудишь, даже под пыткой. Впрочем пытку все же можно было применить, хотя бы ради соблюдения этикета.

Кох посмотрела на часы-благовоние. Шарик выгорел. Время беседы давно вышло. Проклятье. Я считал, что древним некуда спешить. И теперь пытался выжать из госпожи еще хоть пару слов, словно какой-нибудь второсортный журналист, интервьюирующий Мадонну. Кох повернулась ко мне, ее глаза смотрели мимо моих, как и полагалось. Черт-черт-черт-черт-черт. Нет, ну неужели ей ничуть не интересно? Ведь не каждый день к’атуна встречаешь Бака Роджерса.[667] Понимаю, обстоятельства не располагают к долгому общению: вскоре наступит Тишина, на дворе стоят очереди других, более богатых просителей, синоды готовятся закрыть дом Сотрясателя, время на вес золота… И все же…

Перегруппируйся. Попробуй иначе.

— Жеватель нападет на солнце через девять дней, — выпалил я. — Это случится через восемь сотен по двадцать и девять по двадцать и еще одно биение после первого луча солнца.

Разумеется, каждый солнцескладыватель в Мезоамерике знал: в начале этого дня произойдет солнечное затмение. Но даже самые ученые из них, главы искушенных в астрономии кланов из Теотиуакана, Иша или Паленке, не могли предсказать точное время. Оставалось загадкой и то, будет ли затмение полным или частичным. Тут нужны телескопы и знание высшей математики.

— Тот, кто знает, — знает, — сказала она.

Прозрачная логика: «Мы должны подождать и увидеть». Иными словами: «Зачем мне то, чем я не могу воспользоваться в данную минуту?»

— Мы не увидим солнца девятнадцать по двадцать и восемь биений, продолжал я, — а потом, спустя сорок один раз по двадцать биений, она снова станет целым.

Пауза. Кох не вышвырнула меня прочь, и я ободрился.

— Только на самом деле никто не жует солнце. Кровавая Зайчиха встанет между ним и землей, — (Кох безразлично цокнула, давая понять, что ей это уже известно), — это шар, который всегда повернут к нам одной стороной, а солнце — огненный шар, Пожиратель Солнца и Трубач Солнца — одно и то же существо, — (она снова цокнула), — и оно тоже является шаром, а нулевой уровень (то есть земля) — другой шар, и он притягивает нас к себе, как большой магнетитовый камень притягивает маленький. Сигарные огни Ицтамна, Иш-Чель и 7 Хунапху — тоже шары, и все они бродят вокруг солнца.

— Но ведь они не падают, — пробормотала она.

Ха, подумал я. Маска съехала набок. Ледяную королеву все-таки что-то интересует.

— Они падают, — пояснил я, — но путь их долог, они не скоро долетят до солнца. Пройдет еще четыре сотни по четыре сотни по четыре сотни по четыре сотни по четыре сотни по четыре сотни по четыре сотни б’ак’тунов.

Пусть пошевелит извилинами, пощупает товар высшего качества.

Я подался вперед (демонстрируя плохие манеры) и взял неглубокую круглую чашу из тех, что стояли рядом с жаровней. Затем ухватил зубами одну из бусинок серого камня на шейном вырезе моей накидки, оторвал ее, вытянул из нее нитку, бросил бусину в чашу и принялся катать. Демонстрация была не очень убедительная, но я все равно продолжил свой рекламный текст:

— Центр чаши — будто бы солнце. А мы стоим на одной из сторон бусинки. И когда мы вращаемся, нам кажется, что движется солнце, но на самом деле движемся мы.

— Ты, который равен мне, хочешь сказать, что солнце находится на дне бирюзовой чаши? — удивилась она.

— Нет, никакой чаши нет. Как и небесной раковины. Небо — один сплошной ветер без конца. Мы летим в этом пространстве — но не по кругу, а описываем линию, похожую на контуры гусиного яйца.

Мощной рукой я смахнул в сторону лепестки (сделав это неосознанно грубо, но в надежде, что реверансы уже не понадобятся), освободив часть тонкого плетеного тростникового коврика, потом сунул указательный палец в ту часть жаровни, которая казалась не очень горячей, испачкал его в золе и нарисовал на коврике кружок.

— Маленький круг — Четвертое солнце, — пояснил я. — Тот шар, который одновременно является и Пожирателем Солнца, и Трубачом Солнца, вращается вокруг него по большему кругу.

Мне пришлось еще шесть раз тыкать в жаровню пальцем, прежде чем я закончил чертеж.

Мой набросок, конечно, выглядел несколько примитивно, зато был вполне читаемым.

— Вот здесь — нулевой уровень. — Я изобразил слева глиф в виде глаза или устрицы. — А тут Пожиратель Солнца достигает максимальной белизны. — Я нарисовал глиф Венеры в виде вечерней звезды на одиннадцати часах большого круга и поставил рядом одну точку.