Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса - [129]

Вообще-то я люблю чили, поблано, серрано, рокото, хабаньеро[546] — ты их срываешь, очищаешь, готовишь, подаешь к столу, платишь за них на рынке, так что ничего — выдюжу. И действительно, поначалу я не чувствовал ни жжения, ни боли. Может, майя использовали особые сорта или реакция замедлялась буфотенином[547] (уж не знаю, что именно кровь разносила по моим жилам). Потом я ощутил легкое покалывание, словно кто-то в другом конце комнаты очищает луковицу. Стрекальщик сел и закрыл incensario. Его жест вызвал в моей памяти воспоминание: отец ставит на стол банку из-под «сквирта» — те же движения; я прикусил губу, чтобы подавить нахлынувшую ностальгию. Стрекальщик взял табачный лист и разогнал дым. Один из держащих меня стражников давил в себе кашель, словно боялся издать малейший звук. Я предположил, что за такой проступок могли разжаловать до самых низов, и, скорее всего, был близок к истине. Сухость распространилась от моих век к глазным яблокам, внутрь, к основанию глазного нерва, но я, а вернее, Чакал-воин не хотел доставлять удовольствие мучителям — держался, не моргал.

— Забери своего близнеца, — велел 2 Драгоценный Череп.

— Я это сделаю, — проговорил я сквозь зубы. — Позволь мне начать.

Жидкость разбухала в носу, и маленькие пыльные дьяволы бесились под веками. Наверное, каждый человек, который не знаком с перечной культурой чили, имел такой опыт: положишь в рот кусок пиццы и, ничего не подозревая, вдруг вгрызешься в какой-нибудь слабенький хабаньеро. Так что эту разновидность боли легко идентифицировать. Только та ограничена полостью рта, а эта охватывает все тело. Благодарение Чакалу, который обладал способностью отключаться, драгоценным умением дистанцироваться от сильной боли! Но я почти воочию видел, как сужается этот зазор, закрывается, словно медленные, медленные двери лифта. Орбитальные мышцы сжались. Мне удалось не закрыть другой глаз и не дернуть головой, но потом я безотчетно попытался моргнуть, и стрекальщик, разводя своими пальцами мои веки пошире, повернулся к 2ДЧ и усмехнулся. Тот встретил его взгляд, и я словно услышал смешок, хотя на лице бакаба не дрогнул ни один мускул и он хранил гробовое молчание. Теперь мое глазное яблоко зашлось в луковичном жаре, и чем плотнее сжимал я веки, тем больше оно распухало, как красное солнце, тем больше слез обтекали его, тем страшнее сухость его терзала, а потом все схлопнулось — капсаицин[548] проник через клетки оболочки вокруг глазного яблока и взорвался в моем спинном мозге. Стойкость и бесконечное терпение Чакала сошли на нет. Я закричал, но беззвучно, раздалось слюнявое шипение — точно дождь капал на раскаленную сковороду. В этот момент меня нельзя было назвать вполне вменяемым, однако я корчился не столько от боли, сколько от стыда, который выплеснулся автоматически, серый, сокрушительный стыд, почти стертый из эмоциональной жизни синдромом Опры.[549] Тело Чакала словно знало, что моя слабость обесчестила его.

— Как ты заберешь его?

— Я должен показать это тебе, — выдавил я.

— Забери своего грязного близнеца немедленно.

Отлично, подумал я, пытаясь найти выход. Провести этого типа не удастся. Расскажи все как есть. Будь мужчиной.

— Не могу, — выдохнул я. — Просмотри воспоминания Джеда. Найди Таро Мору. Ты увидишь, что я не в силах это сделать. Не в силах, не в силах…

— Забери его, — повторил Драгоценный Череп.

— Я, который под тобой, — сказал я, сдерживая крик боли, — не могу забрать себя из твоей головы по той же причине, по какой не могу забрать себя из своей головы.

Пауза.

— Но ты, который надо мной, и я можем действовать вместе, — продолжал я. — Джеды в тебе и во мне разберутся с Оцелотами в мгновение ока, и я думаю, мы победим, побьем их, побьем их…

Ты заговариваешься, де Ланда. Закрой рот. Но я уже не мог. Я толкнул речь о фейерверках и севообороте, но выходил сущий бред. «А все равно здорово», — похвалил я себя.

— Микки-Маус отблагодарит тебя за это, — долдонил где-то вдали мой голос. — Он очень могущественный полубог и к тому же мой приятель, о-о-ой, он друг, сотворенный для тебя и меня-а-а-а-А-А-А-А…

Видимо, бакаб снова подал стрекальщику знак, потому что тот снова пропел «хун тцунумтуб ец-ик-еен йах», и мои орбитальные мышцы рефлекторно сжались так плотно, что я подумал — вот сейчас треснут глаза. Ясно, это такой фокус а-ля Павлов, они произносят этот набор слов перед каждым, фигурально выражаясь, ударом кнута. Палач направил на меня еще один клуб дыма. Мои глаза зашипели, как яйца на сковородке.

Это поджариваются твои белки. Не проси их прекратить, Джед, иначе тебе еще добавят. Только хуже сделаешь. Неужели может быть хуже? Гм, справедливый вопрос. Они ведь ох какие умельцы в таких делах. Придумают чего пострашнее. Ну, например, поставят альбом Алиши Киз…[550]

— Скажи мне, как изгнать твоего близнеца.

— Я выкинул Чакала, — прохрипел я. — Ты можешь избавиться от Джеда. Не могу объяснить как. Просто сделай это.

Я чуть было не добавил слово «Ника», но мы говорили на ишианском, потому и не получилось. Последовала долгая пауза. Я сказал бы, неловкая пауза, но в данной ситуации такое определение было слабовато. Внезапно стрекальщик убрал пальцы. Мои веки закрылись. Из глаз ручьем хлынули слезы, и я услышал, как они падают на грудь палача. Что-то мягкое внедрилось в мой глаз, и жжение, растянувшись в длинную дугу, превратилось наконец в почти приятный зуд. Словно кто-то всунул палец в пустую глазницу. Хотя в ней, конечно, оставался глаз размером с крокетный шар. Стрекальщик своим мягким материнским голосом все еще распевно говорил с Гарпией Один. Палец умасливал мой глаз, покрывал его мазью, пахнувшей как гвоздичное масло, вот только в Новом Свете не было гвоздики. Или я ошибаюсь? Здесь никто не хочет, чтобы жжение в моем глазу не прекращалось, всем нужно, чтобы боль смягчилась, иначе нельзя будет возобновлять ее снова, и снова, и снова. Кто-то набрал в рот соленой воды и брызнул мне в глаз. Руки отпустили мою голову, и я тряхнул ею, как это делают собаки, потом мое лицо протерли влажными матерчатыми рукавицами. Это было так прекрасно, что я даже испытал дурацкий прилив благодарности.