Хранитель - [42]

— Да ничего, живу потихоньку, — грустно ответил Фрол.

— Как Зина? — спросил Ручкин, — опасливо покосившись на дворника.

Фрол помолчал какое-то время, затем, стиснув зубы, произнёс:

— Да никак. С Хохловым спуталась.

Ручкин молчал, пытаясь подобрать слова.

— И знаете, — продолжил дворник, — как отрезало. Всё прошло. Отпустило.

— Ничего, — подбодрил его журналист, — найдёшь ещё себе красотку.

— Найду, — слегка улыбнувшись, ответил здоровяк. — Зато у меня появилось новое хобби.

— Какое?

— Я начал писать стихи, — смутившись, ответил Фрол.

— Надо же, прочитай что-нибудь.

— Я не знаю, — ещё больше смутился здоровяк, — я никому их не читал. Я стесняюсь.

— Не бойся, читай. И пиши. И даже если будут смеяться, не переставай писать. Критики всегда будут, но в первую очередь ты для себя самый главный критик. Нравится — пиши. Творя, ты вкладываешь в это душу. И часть твоей души останется навсегда в строчках. Ты умрешь, а строки будут жить. Главное, чтобы ты сам был счастлив и получал от этого удовольствие.

Фрол ещё больше смутился, покраснел и, собравшись с духом, начал читать. В этот миг он преобразился, и даже голос стал другой, мелодичный.

Я научусь тебя не любить,

Пусть это будет не скоро, не завтра,

И образ я твой постараюсь забыть

Так, чтоб в толпе не окликнуть внезапно.

Я научусь, только как тяжело

Память тревожат воспоминанья!

Я научусь, я сумею, смогу

Образ закрыть твой другим одеяньем.

Пётр Алексеевич понял, кому посвящаются эти строки, но вслух ничего не сказал.

— Ну как? — робко спросил Фрол.

— Пиши и не думай останавливаться, — ответил журналист.

— Спасибо, — смутившись, ответил здоровяк.

— Скажи, а зачем тебе свеча, чернила, перо? — заинтересовался Ручкин. — Сейчас так уже никто не работает, тебе ноутбук нужен или на край печатная машинка.

— Для антуража, — улыбнувшись, ответил Фрол. — Так лучше пишется.

— Для антуража, — засмеявшись, повторил журналист. — Ты прям как твой отец.

Пётр Алексеевич резко замолчал, вспомнив смерть Семёнова. Он понимал, что, рассказывая про кинжал, придётся рассказать и про это. Нельзя не рассказать. Это будет нечестно.

— Я вижу, вы что-то хотите мне сказать? — нарушил молчание дворник.

— Да, — выдохнув, произнёс Пётр Алексеевич. — Рассказ будет долгим, а некоторые моменты в нём болезненными, но ты должен знать.

И уже в третий раз Ручкин принялся рассказывать всю историю с самого начала. Фрол слушал мужественно, лишь конце по его щеке пробежала одинокая слеза, которую он быстро вытер рукой.

— В глаз что-то попало, — оправдался здоровяк.

— Мужчины не плачут, они молча роняют слёзы, — произнёс журналист.

— Это какая-то сказочная история, — взяв себя в руки, произнёс дворник.

— Знаю, но тебе придётся поверить.

Какое-то время Ручкин подбирал в голове слова, а затем решился:

— Я хочу отдать тебе кинжал. Хочу, чтобы ты был хранителем. Ты достоин этого. Здесь, на красной земле, он будет в большей безопасности, чем у меня. Ты достойно сможешь продолжить дело Анны Серафимовны. А этот крест, увы, не для меня.

Фрол посмотрел в глаза журналиста и спросил:

— Бабуля его хранила?

— Да. Целых пятьдесят лет. Полвека. И она достойно выполнила свою миссию.

Произнеся это, Ручкин достал кинжал и протянул его Фролу. Тот в нерешительности протянул руку и аккуратно взял его. Он держал его на ладонях, как ребенка, и зачарованно смотрел на него.

— Тёплый, — улыбнувшись, произнёс здоровяк.

— Он принял тебя. Теперь ты хранитель.

Фрол, глупо улыбаясь, смотрел на кинжал.

— Ну, мне пора, — произнёс журналист, нехотя вставая.

— Куда вы?

— Сначала в Гегард, а потом домой. Новый год скоро. Если верить теории Гены, обратно один путь — водонапорная башня — Гегард. Проводишь?

Здоровяк, спрятав кинжал в большом пространстве своей одежды, мигом вскочил.

Какое-то время шли молча. Затем Фрол подал голос:

— Мы больше не увидимся?

— Кто знает? — ответил в темноту Ручкин.

Вот уже показался силуэт башни сквозь покров ночи. В третий раз приходил сюда Ручкин. На этот раз чувствовал, что последний. Повернувшись к Фролу, произнёс:

— До свидания!

— Подождите, — произнёс дворник, протягивая мятый лист бумаги, исписанный неровным почерком.

— Что это? — спросил журналист, беря листок.

— Это мои стихи, — вновь смущаясь, произнёс Фрол. — Я знаю, вы будете делать большой репортаж про красную землю или, может, книгу напишете, включите туда и мои стихи.

— Растёшь! — улыбаясь, произнёс Ручкин, хлопнув дворника по плечу. Затем спрятал стихи в карман куртки и исчез.

Фрол остался один, глядя в пустую темноту.

Часть третья Психея

Эпизод первый

Количество метров стремительно увеличивалось. Сердце бешено колотилось, со лба лил пот. Икроножные мышцы стали сначала ныть, потом болеть, затем и вовсе забились. Дыхание стало громким и тяжёлым. Пётр Алексеевич бежал уже третий километр на беговой дорожке. Отгремел Новый год, наступили долгожданные новогодние праздники, и Ручкин решил озаботиться своей физической формой. На сегодня он запланировал пробежать четыре километра во что бы то ни стало. Немного сбавив скорость, он взял в руки бутылку с минеральной водой, открутил пробку и сделал два небольших глотка, слегка смочив горло. Настроение было хорошим, и даже боль в мышцах приятная. Впереди ещё несколько дней отдыха, а потом нужно приниматься за работу. Запланировано много: серия статей в газете, два телеинтервью и в задумках небольшой цикл передач. Миру пора узнать про красную землю. Естественно, с корректировками. С очень большими корректировками. Звук СМС немного отвлёк журналиста от бега. Пётр Алексеевич выставил минимальную скорость на тренажёре и взял телефон в руки. СМС было от Монахова: «Позвони, как сможешь. Это срочно». После последних пережитых событий они очень сдружились, и Ручкин вспомнил, что обещал на праздниках приехать в Тулу попить пивка и поболтать. Пётр Алексеевич с трудом домучил оставшиеся километры, сходил в душ, переоделся и вышел на улицу уставший, но довольный. Заведя двигатель и оставив машину прогреваться, он набрал номер историка.