Хранитель - [41]

— А что бы было, если бы один из них завладел кинжалом? — задумчиво спросил журналист.

Аветис резко затормозил, так что Ручкин ударился коленками о торпедо, и, посмотрев на журналиста, произнёс:

— Это значит, ты или я хреновый хранитель.

Потом, нажав на газ, добавил:

— Никогда не думай об этом.

Машина подъехала к склону горы, на которой располагался Гегард, высветив тусклым светом подъём.

— Приехали, — произнёс старик, заглушив двигатель. — Дальше сам.

— Ну, с богом, — сказал Ручкин, открывая дверь.

— Тебя ждать-то?

— Кто его знает, — ответил задумчиво журналист. — Может, вообще ничего не получится. Но если до утра подождёте, буду признателен.

— Добро, ступай давай. Подремлю пока.

Пётр Алексеевич начал подъём в гору. Вокруг было тихо. Дорога повернула вправо, обнажив очертания монастыря. Ещё несколько десятков шагов, и Ручкин вошёл через ворота на территорию монастыря. Постоял немного. Перед глазами промелькнули воспоминания встречи с учителем. Белый саван, кровь, келья. Ущипнув себя за руку, чтобы прошло наваждение, он сделал шаг вперёд. Затем ещё один. Потом смелее пошёл к келье. Ничего не происходило. Постояв пять минут, Ручкин осмелел, походил вокруг, поразглядывал горный массив, забрался на некоторые ступени, а затем произнёс:

— Бред какой-то. И принялся набирать номер Монахова.

— Привет Петя, — ответил весёлый голос историка. — Ты откуда звонишь? Подожди, дай угадаю. Из красной земли.

— Как я могу оттуда звонить, — раздражённо ответил Ручкин, — там же связь не ловит. Вот стою здесь, как дурак, танцую, а ничего не происходит.

— Ты не кипятись, — принялся успокаивать его историк. — Может, и не должно ничего происходить. Может, это и правда чушь. Ну, не знаю, камень там погладь, в руках кинжал подержи, заклятье какое-нибудь почитай.

— Какое?

— Я откуда знаю? Ты же у нас хранитель. Ну, в крайнем случае дождись двенадцати. Тебе же Энштен возле башни в полночь встречу назначал, может, это как-то связано, может, именно в это время проход какой-нибудь открывается. Ну, я не знаю.

— Гена, — ещё больше злясь, высказывал в трубку журналист, — уже полпервого. Я уже полчаса тут торчу.

— Ну, у меня двадцать три тридцать, — ехидно ответил Монахов. — Ты про разницу в час-то забыл. Красная земля-то по московскому времени живёт.

— Ладно, — сдержанно ответил Пётр Алексеевич. — Подождём.

Время тянулось медленно. Ручкин успел выкурить пару сигарет, потерзал свою совесть тем, что курит в святом месте, и присел на край кельи, достав кинжал и принявшись его разглядывать. От него исходило тепло, сталь блестела в темноте. Повертев его в руках, журналист вздохнул и со словами «бред какой-то» принялся убирать кинжал.

И тут тело журналиста начала разрывать дикая боль, в глазах всё померкло, земля начала уходить из-под ног. Ручкин потерял сознание.

Открыв глаза, Пётр Алексеевич увидел темноту. Полежав так какое-то время, он разглядел, как на темном фоне появились маленькие тусклые точки. Ещё через пару минут до журналиста дошло, что он смотрит на небо. Чувства возвращались. Было холодно. Повернувшись на бок, Ручкин вскрикнул и резко вскочил на ноги. Перед ним стоял крест, с чьей-то фотографией. Оглядевшись вокруг, он понял, что находится на кладбище.

Выходит, получилось, — произнёс журналист, пряча кинжал во внутренний карман.

Но нужно было проверить наверняка. Ручкин встал на колени и принялся разрывать руками снег. Наконец добрался до земли — красная! Журналист подпрыгнул от радости и захохотал.

— Получилось! Ура! Получилось! — сквозь смех прокричал журналист. — Ну Гена, ну голова!

Немного успокоившись, Пётр Алексеевич принялся искать выход с кладбища. Впереди виднелась церковь, значит, ему туда. Оттуда небольшой спуск вниз, направо через пару домов и через несколько метров нужный дом. Дорога давалась легко, тут и там Ручкин встречал знакомые места. Посёлок стал в какой-то мере для него родным, и вернуться сюда было приятно. Небольшая часть него сталась здесь.

Подойдя к нужному дому и поднявшись по ступенькам крыльца, Пётр Алексеевич минуту постоял, потом собрался с духом и постучал. Интересно, как встретит его этот человек? Будет ли удивлён, обрадован или, наоборот, прогонит прочь?

Дверь открылась, в проёме возникла огромная фигура дворника. Он смотрел на журналиста, казалось, не узнавая его. Затем сделал полшага назад и удивленно произнёс: — Пётр Алексеевич, это вы? Не может быть. Но как? Как вы здесь, откуда вы?

— Может, в дом пригласишь? — улыбнувшись, ответил Ручкин, обрадовавшись реакции Фрола.

— Да-да, конечно, проходите. Вы даже не представляете, как я рад вас видеть, — затараторил здоровяк.

Журналист прошёл в дом, дворник, закрыв дверь, пригласил его в зал. Внутри, в доме у Фрола, было аскетично. Кровать, шкаф, два стула и нелепые занавески рыжего цвета на окнах. На столе стояли чернила, лежали листы исписанной бумаги и горела свеча.

— Вы не поверите. Пётр Алексеевич, — заговорил здоровяк, — как я рад вас видеть. Так уж получилось, что после бабули вы для меня самый близкий человек. Как вы здесь оказались? Рассказывайте, я сгораю от нетерпения.

— Не спеши ты, чертяка, — ответил журналист. Он тоже очень рад был видеть здоровяка. Как-то незаметно, в очень короткий срок, он стал для него родным. — Расскажу, конечно, расскажу. Ты сначала скажи, сам-то как?