Хранитель - [22]

— Будем искать учителя. Как вы считаете, Анна Серафимовна, куда нам в первую очередь стоит пойти, к нему домой или в школу?

Их разговор перебил мальчонка. Обычный ребёнок, лет семи, одетый в красную куртку и дутые штаны. Он смешно бежал навстречу троице, размахивая руками.

— Это вам письмо, — произнёс мальчонка, поравнявшись с журналистом.

Ручкин протянул руку и взял листок бумаги.

— От кого это? — спросил он.

— От учителя.

— Мальчик, тебя как зовут? — наклонившись к ребёнку, спросила Анна Серафимовна.

— Семён.

— Сёма, а где ты видел учителя?

— Возле школы, он дал мне рубль и сказал, чтобы я отнёс письмо журналисту. Я вас полдня ищу, всё село оббегал.

Пётр Алексеевич развернул лист бумаги. Анна Серафимовна и Фрол наклонились с двух сторон над письмом.

Письмо гласило: «Неплохо, Господа! Но не спешите праздновать победу. В пылу страстей вы забыли про удивительную девушку — Зинаиду. Успокойся, Фролушка, ты наверняка сейчас сжал кулаки. С ней всё в порядке, пока в порядке. Не ищите со мной встречи, я сам вас найду». Внизу стояла подпись: «Ваш нечеловек».

День шестнадцатый Реформы

Весь предыдущий день Фрол сбился с ног, ища Зинку и Самуила Степановича. Он прочесал каждый уголок Красного Богатыря, заглянул в магазин, домой к учителю и с особым упоением в школу, где разнёс вдребезги кабинет Энштена. Наконец, выбившись из сил, он напился до беспамятства, в коем и пребывал до сих пор. Ручкин и Анна Серафимовна, как всегда на кухне, держали совет.

— Спит наш деятель? — спросил недовольно журналист, хрустя печеньем.

— Спит. Пускай спит. Любит он её, до умопомрачения. Так уж случилось. Это со временем пройдёт, ну а пока его нужно понять.

— Умная вы женщина, Анна Серафимовна. А сами-то любили?

— Да. Конечно. Как и все. Только недолго. Быстро прошло, а может, повзрослела. Так что вечная любовь существует для меня только в песнях.

Они оба замолчали. Журналист продолжал уничтожать печенья, запивая их чаем.

Старушка посмотрела в окно и вдруг спросила:

— А что лично предпочтёте вы: опьянение любовью или трезвый разум?

— Второе.

— Я почему-то так и думала. Просто вы привыкли работать головой, всё остальное вам будет только мешать. Для холодного расчёта нужна предельная концентрация.

— Возможно, но иногда я таким, как Фрол, завидую.

Они помолчали ещё немного.

— Что делать-то будем, Пётр Алексеевич?

— Ждать. Учитель обязательно объявится.

— Ну что ж, подождём.

— Знаете, я раньше терпеть не мог чего-то ждать: дня рождения, Нового года, каких-то покупок, встреч. Просто не находил себе места. Даже спал плохо. А со временем научился. И теперь даже получаю некое удовольствие от этого.

— В ожидании тоже есть определённый смысл, конечно, если оно приятное. В любом случае всякому ожиданию приходит конец. И конечный результат, вне зависимости от того, хороший он или плохой, несёт в себе какую-то информацию. А вы жить не можете без информации, без решения каких-нибудь задач. Вам нужно постоянно насиловать свой мозг, Пётр Алексеевич.

— Выходит, я мазохист?

— Просто, когда ваш мозг работает, вы чувствуете, что живёте.

— Вот теперь я вас боюсь, Анна Серафимовна.

— Не стоит. Я просто очень долго живу на этом свете.

Ручкин закурил. Он крепко затянулся и выпустил дым в потолок.

— Слышали, Копытин всех возле администрации собирает? — спросила чекистка.

— Когда?

— Сегодня в четырнадцать ноль-ноль.

— Может, сходим, посмотрим? Чего дома сидеть?

— Отчего же нет? Сходим. Чую, грядут реформы.

* * *

Перед зданием администрации была толпа народу. Как же, все хотели послушать речь новой власти, да и веселье продолжалось. Большинство присутствующих были пьяны, так как запасы Семёнова оказались гораздо больше, чем предполагалось. Тут и там раздавался смех, звон бутылок, девичьи визги. На рабочие места сегодня никто не вышел. Новый глава подписал приказ о праздновании Дня революции в течение семи дней. Толпа немножко притихла, гул умолк, все повернулись в сторону дверей. Из них вышел он — новый мэр. От прежнего покладистого помощника не осталось и следа. Он вышел, гордо задрав голову и выпрямив плечи. На нём был надет чёрный пиджак, такие же брюки и ослепительно сияющие иссиня-чёрные лакированные ботинки. Под пиджаком проглядывалась белая рубашка с бабочкой. На голове был цилиндр, а в руках он держал трость.

— Интересно, не холодно ему так? — спросил Пётр Алексеевич у Анны Серафимовны, ёжась от холода. — И, кстати, бабочки уже не в моде.

Погода и впрямь сегодня не располагала, несмотря на небольшую отрицательную величину температуры, на улице было сыро. Воздух был влажный и густой, казалось, его можно было потрогать на ощупь руками.

— Приветствую вас, земляки! — начал речь Копытин, стоя на ступеньках здания.

Его голос даже стал другим, каким-то более громким, звонким, чётким и уверенным в себе. Если внимательно прислушаться, то можно было услышать нотки аристократизма.

Мы с вами сделали огромное дело, — продолжил декламацию новоиспечённый мэр. — Свергли иго, которое сосало из нас кровь многие годы. Мы убили этого спрута. Мы все вместе, жители Красного Богатыря!

— Урра! — дружно закричал и зааплодировал народ.