Хранитель - [14]

— А что у вас какие-то свои законы?

— Ох, не испытывайте судьбу, Пётр Алексеевич. Посидите в камере до утра, подумайте, как себя дальше вести.

Разговор закончился. Ручкина увели в камеру. Вечерело. Сначала ушёл домой Пинкертон, затем остальные сотрудники. Журналист остался в отделе один. Маленькое село, что с них возьмёшь, из-за нехватки народу здесь по ночам не дежурят ни в полиции, ни в больнице. Да и смысла нет, когда все друг друга знают и знают, в какой дом в случае чего бежать, чтобы найти участкового или врача. На улице стало совсем темно, и в камере тоже, так как свет включенным для журналиста никто не оставил. Экономия. Пётр Алексеевич попытался подумать о своём незавидном положении и разработать какой-нибудь план действий. Но не смог. Сосредоточиться ему не давал сведённый от голода и урчащий живот.

— Суки, даже поесть не оставили, — в темноту крикнул Ручкин.

Хотя ему было не свойственно ругаться матом, он всегда старался контролировать свои эмоции, а тем более слова. Но, видимо, ситуация была выше его контроля. Побродив по камере до полуночи и решив, что во сне есть будет хотеться не так сильно, он улёгся и, повозившись ещё час, уснул беспокойным сном.

День одиннадцатый Призрак

Проснувшись, Пётр Алексеевич обнаружил себя по-прежнему в камере. Вокруг стояла темнота и дикая тишина, которая резала уши. Он не мог объяснить, почему проснулся, но чётко осознавал, что-то его разбудило. Пётр Алексеевич всегда отличался чутким сном, и поэтому, привыкший доверять своим чувствам, стал прислушиваться. Вокруг по-прежнему стояла тишина. Ручкин уже начинал снова медленно погружаться в мягкую полудрёму, как вдруг где-то недалеко раздался шорох. Сон как рукой сняло. Журналист присел и с максимальной концентрацией начал вглядываться в темноту. Каждый его мускул был напряжён. Непонятный звук раздался снова, но уже гораздо ближе. Сердце мужчины бешено забилось. Прислушался — это чьи-то шаги. И они медленно приближались к решётке. Неожиданно включился фонарь. Это был мужчина высокого роста, он высветил лучом света журналиста, а затем направил фонарь себе на лицо. Ручкин взглянул на лицо неизвестного и оцепенел. Холодный пот прошиб журналиста. Хотелось закричать, убежать, но он не мог ни сдвинуться с места, ни открыть рот. Страх сковал его. Это был Фрол. Лицо его в свете фонаря было мертвенно бледным.

— Зачем ты убил меня, Петя? — проговорил призрак.

В ответ ему была тишина. Ручкин всё так же не мог произнести ни слова и лишь беззвучно открывал рот.

— Теперь я пришёл за тобой, — проговорил призрак и захохотал.

Журналист подумал о том, что сердце у него сейчас остановится. Он уже чувствовал, как оно бешено бьётся, и вот ещё миг — и оно замрёт.

— Ладно, расслабься, — произнёс Фрол. — На тебе лица нет, того и гляди кони двинешь.

Договорив это, он принялся открывать дверь камеры.

— Ну что, выходишь или здесь останешься?

— Ты кто? — наконец смог вымолвить журналист.

— Дед Пихто! Ты что, не узнал меня?

— Ты что, живой?

— Ты в этом сомневаешься? На, потрогай меня.

— Так тебя же убили?

— Кто?

— Говорят, что я. Но это не я.

— Да живой я, живой, — произнёс дворник, оглядывая журналиста. — Даа, по ходу, переборщил я с появлением. Ты уж извини, всю жизнь мечтал играть в театре. Ты идти-то сможешь?

— Куда?

— Куда надо. Иди за мной и не задавай глупых вопросов, позже всё узнаешь. Здесь тебе оставаться небезопасно.

Они медленно вышли из отдела и перебежками побежали по улицам.

— Начало пятого, самый сон, удачное время, — проговорил Фрол. — Ты давай не отставай.

— Ты правда не призрак?

— Кривда! Шевели ногами быстрее да разговаривай потише. Или ты думаешь, что я тебя в ад веду?

— Несмешная шутка. Просто ты странный какой-то, не такой, как раньше.

— А по-моему, хорошая шутка. А какой странный? Не похож на дебила?

— Ну да.

— Больше нет смысла перед тобой придуриваться.

— А какой вообще в этом смысл?

— С дураков спрос маленький, что с него взять, дурак, он и есть дурак.

— Ты что, притворялся?

— Ну, наконец, дошло. Притворялся. И сейчас притворяюсь, но перед тобой уже нет смысла.

— Почему?

— Слишком много вопросов, журналист. Скоро всё узнаешь. Вот, кстати, мы и пришли.

Они подошли к дому. Разглядеть в темноте мало что удавалось.

— Проходи, — произнёс Фрол, открывая дверь.

Журналист не спеша вошёл внутрь. Дворник зашёл следом, закрыв дверь. Они прошли через небольшую прихожую и вошли в комнату. Она была слабо освещена стоящей на столе лампой. Возле стола стояло кресло, повернутое спинкой к вошедшим. В нём сидел человек.

— Я его вытащил, — сказал Фрол в сторону сидящего.

Фигура в кресле повернулась, и Ручкин замер от удивления.

— Не может быть! Анна Серафимовна?

— Во-первых, доброй ночи, Пётр Алексеевич. А во-вторых, что вас так удивляет?

— Так, значит, это вы писали мне записки?

— Слава богу, сложил два плюс два.

— Может, объясните мне, что тут у вас происходит?

— А что у нас происходит? — спросила Анна Серафимовна, наклоняясь к собеседнику? — У нас тут земля красная, вот что происходит. Фролушка, сходи на кухню, поставь чайник.

Здоровяк удалился на кухню, а старушка, усевшись поудобнее, начала пристально смотреть в глаза Ручкину. Ручкин в ответ так же пристально принялся разглядывать Анну Серафимовну. На вид ей было лет восемьдесят, была она небольшого роста, сухенькая, одетая в старенькую юбку и кофту. На плечах, конечно же, была шаль. Лицо её было покрыто множественными морщинами, волосы седые. Но вот глаза — глаза горели огнём. Они смотрели на журналиста и, казалось, сканировали все его мысли.