Хранитель древностей - [71]

– Иван Семенович, – крикнул я ему в спину, – подожди, милый человек, куда ты так разогнался, эй!

Он обернулся и зарычал.

– К дураку твоему бегу, дурак-то твой что натворил, он кости чумные раскопал! Там сто лет пропащий скот закапывали, а он всю эту заразу вытащил и скрозь, скрозь по саду разбросал. Вот если бабы узнают!

И побежал дальше. Я догнал его уже у самой ямы. Картина предстала мне очень выразительная. Яма была большая, четырехугольная, полная до краев каким-то косточным крошевом. Рабочие молча стояли вокруг. Корнилов держал в руках кость. Рядом на траве лежала огромная куча костей – белых, желтых, черных. Потапов шпынял их сапогом и шипел:

– И чтоб сей минут, сей минут! Чтоб ни косточки! Ах ты ученый! – и с размаху вонзил лопату в эту груду.

Через час под яблонями уже ничего не осталось. И только раз Потапов оторвался от работы: это когда Корнилов вдруг швырнул заступ и, что-то бормоча, сердито пошел прочь.

– Ах, бежите, – загремел ему вслед Потапов. – Барин! Белые ручки напаскудили, а работать не хотят. Ах, барин!…

Но тут я его толкнул, и он замолчал.

– А он у нас точный барин, – сказал молодой парень. – Работать никак не любит, только показывает, где копать. Вот они, – и он показал на меня, – сразу видно, без дела сидеть не будут, а наш ученый…

И тут Потапов мне рассказал, что же произошло. Он выделил Корнилову дополнительно для каких-то особых работ по его просьбе еще пятерых парней. Корнилов привел их в сад и приказал раскапывать тот самый холм, что старик пометил стрелкой «Копать тут!», а сам ушел пить чай в колхозную столовую. В этот день ничего не выкопали, а наутро в сторожку Корнилова ворвались два парня, и у одного в руках были сухие турьи рога, и у другого обломок древнего глиняного светильника. Оказывается, срыв холм, землекопы наткнулись на кости. Эти турьи рога и светильник лежали сверху. Корнилов, который лежал на топчане в одних трусах и майке, вскочил и, как был, пронесся к месту раскопки. Яма почти до самых краев была полна костным крошевом: рога, лопатки, позвонки, ребра, черепа – овцы, лошади, свиньи. Увидев свиной череп, Корнилов схватил его и, поднимая над всеми, как фонарь, заорал:

– Доисламский период, друзья! Усуни. Шестой век! Копайте дальше! Ура!

– Вот ведь какой дурак! – сказал Потапов, дойдя до этого «ура». – Золото он нашел!… Да раньше, доведись у нас в станице… Эх, научники!

Он был так возмущен, что не мог ни одну фразу договорить до конца, только фыркал и махал рукой.

– Ладно, Иван Семенович, – сказал я мирно. – Ладно! Конечно, сейчас это нам ни к чему. Но вообще кость в раскопках – это вещь.

Он посмотрел на меня и усмехнулся.

– Вещь! Да я, знаешь, сколько этой вещи каждый месяц в город отвожу? Вагоны! И что-то никто не интересуется ими. А ведь те же самые: коза, овца, барашек. Так что же, не такая же кость? Интересно!

– Такая, да не такая, – ответил я. – Этим вот барашкам, что Корнилов открыл, может, тысяча лет. Понял?

Потапов усмехнулся и что-то поддал ногой.

– Вот тоже наука валяется, – сказал он и поднял с травы что-то черное и грязное, какой-то влажный ком земли. – Эй вы, артисты! Чего заразу разбросали? – крикнул он парням. – Куда теперь это девать?

– А что это такое? – спросил я.

– Чурка! – ответил он презрительно. – Столб тысячу лет назад тут стоял. Столб! На столбе мочала… Он нагнулся, поднял чурку и размахнулся, чтоб пустить ее под откос.

– Стой! – сказал я, перехватывая его руку. – Дай-ка я посмотрю.

Это был срез бревна – очень ровный, только слегка подгнивший по краям. Сердцевина же сохранилась полностью.

– Вот что, – сказал я. – Это я заберу. Пойду сейчас к реке и отмою.

– Иди, – сказал Потапов сердито. – Вещь! Иди! Мой! Вещь! Иди!

И пошел, сердито бормоча и размахивая руками. Но, дойдя до дороги, вдруг остановился и крикнул совсем иным тоном – ясным и добрым:

– Слышь! Отмоешь свою вещь, чай пить приходи! И своего чудака-мученика приводи, а то совсем отощал, пока тебя не было. Вещь! Ах ты!… Вещь!

А для меня эта чурка и впрямь была самой настоящей вещью. Несколько лет тому назад мне в руки попала книга «Занимательная метеорология». Уж не помню, кто был ее автором, но одна глава заинтересовала меня чрезвычайно. Древесина, писалось в книжке, является очень точным документом, она свидетель всех земных и небесных сил, проявившихся за период роста дерева. Засухи, ливни, суховеи, большие пожары, слишком суровая зима, слишком жаркое лето, солнечные пятна, изменение климата, отход Гольфстрима, ледяная арктическая блокада (и такое было в жизни нашей планеты) – словом, все-все, что пережила земля и увидело небо, все это фиксируется и хранится в туго свернутой ленте годового кольца.

Помню, как тогда меня, ученика восьмого класса, поразила эта связь всего со всем. Я подумал: а может быть, это только начало, и гораздо более тонкие, непрослеживаемые нити соединяют космос и сосну, куст орешника и созвездие Ориона? Кто знает, какие затмения, северные сияния, происхождение кометы, вспышки новых звезд прочтут наши потомки по доске, скажем, старого шкафа, стащенного с чердака. Может, и все звездное небо зашифровано там! Я так был захвачен этим, что стал искать специальную литературу и узнал еще больше.