Хранитель древностей - [51]

Штатский ему что-то ответил и что-то спросил.

– Обязательно! – сказал начальник. – И вот товарища с собой пригласите, он в этом доме живет, он вам покажет.

Военный положил последнюю фотографию на край стола и сказал мне:

– Пошли на чердак.

Мы вышли из комнаты, прошли по длинному коридору и остановились около стены. Отсюда поднималась узкая деревянная лестница на чердак. В коридоре было темно и сыро, по крыше звенел дождик. Военный засветил фонарик – и стали видны узкие грязные ступеньки и поломанные зеленые перила.

– Я пойду первый, – сказал он мне и бойко вбежал на первые ступеньки.

Но вдруг зашипел и куда-то ухнул. Что-то треснуло.

– Чччерт, – выругался он.

Я вбежал на ступеньки, подал ему руку и помог подняться: оказалось, что он провалился по колено между ступеньками. Когда я подымал его, он посмотрел на коленку, потряс рукой – гвоздем порвало мякоть – и вдруг к превеликому моему удивлению пустил меня матом.

– Что же вы, мать вашу… – спросил он свирепо, – не предупреждаете? Я пожал плечами.

– А откуда я знал?

– Откуда ты знал, – передразнил он и облизал большой палец. – Все притворяетесь?

Я молча сунул ему фонарик. Он взял его, захромал вверх, я за ним. Влезли на чердак.

– Ну, – сказал он, останавливаясь на пороге, – где тут что? Показывайте.

В лиловом пятне света навстречу нам выплывали какие-то рогатые тени, показался, как будто вынырнул из глубины океана, огромный черный сундук с металлическими затворами и зелеными пятнами плесени. Навстречу качнулось разбитое трюмо, и я увидел в его туманном свете наши отражения и тьму сзади.

– Ну, где тут его вещи? – спросил он меня.

Я ответил, что не знаю.

– Тут живете и не знаете? – выругался он и взмахнул рукой.

Необычайное спокойствие овладело мной, я как-то свысока даже поглядел на него и сказал:

– Осторожно, дурак, опять провалишься.

Он дико посмотрел на меня, открыл было рот, но вдруг, хромая, резко отошел от меня и подошел к комоду. С великим трудом вырвал верхний ящик, набитый тряпками, и чуть не рухнул вместе с ним.

– Его это? – спросил он, морщась.

Я ответил, что нет.

Он слегка покопался в тряпках, рванул было второй ящик, но тот не поддался. Тогда он вдруг попросил:

– Слушайте, а ну-ка тот чемодан?

И так как в его голосе уже не было угрозы, а кроме того, он хромал и кровоточил, я подошел к рогатой пирамиде из сломанных стульев, вырвал из-под низу чемодан и подал ему. Все, конечно, рухнуло, и поднялась такая пыль, что мы оба сразу же задохнулись.

– Мать вашу… – сказал я.

– Да не тащите сюда, откройте там, – крикнул он мне, кашляя.

Я рванул замок чемодана, он не поддавался, я рванул еще, потом стал коленкой (пропадай мои брюки!), начал выворачивать запор, но тут он мне сказал:

– Да ладно, бросьте к черту.

Потом постоял еще немного, поиграл фонариком по углам и уныло сказал:

– Идем.

Когда мы вернулись, штатский на полу увязывал книги. Кипу фотографий без рамок и с десяток писем он вложил в какую-то плоскую жестянку с пальмой и верблюдом. Зоя Михайловна стояла около начальника и о чем-то ему тихо рассказывала.

– Ну что? – спросил седой.

Мой спутник только махнул рукой. Штатский подал мне протокол и ручку и сказал:

– Вот, пожалуйста, здесь.

Я расписался. Штатский засунул протокол обыска в планшет, кивнул красноармейцам на связки книг и приказал завхозу:

– Пошли.

Я посмотрел на завхоза. Лицо у него было зеленовато-бледное, худое, глаза провалились. И зелень и худоба эти были заметны даже при дрянной электрической лампочке. Это был не особенно хороший человек – хвастун, дешевка, пижон, и я, как и все, не любил его. Но, пришло мне в голову, вот он сейчас шагнет за порог, и этим шагом окончится его жизнь.

Мне было не жаль его, и если бы он заплакал, я бы, вероятно, почувствовал только отвращение. Но эта покорная обреченность, молчание это – они были попросту ужасны. И вдруг завхоз поднял голову, посмотрел на меня и слегка улыбнулся одной щекой.

– Ну что ж, ничего не поделаешь, – решил он печально и твердо. – Не ругайте меня, хранитель с директором.

– Ну, пошли, пошли, – негромко и благодушно сказал седой и похлопал его по спине.

Они ушли. Осталось четверо – я, Зоя Михайловна, седой военный и мадам Смерть.

– Так, – сказал военный и прошелся по комнате. – Так! Я вас очень попрошу – вас и вас, – он строго ткнул в меня пальцем, – никому ничего не рассказывать, понятно? А лучше вообще не говорите, что были здесь, понятно?

– Понятно, – ответил я.

– Ну, конечно, конечно же, – воскликнула Зоя Михайловна и, перепутав нас, одарила меня нежно-восторженным, чутким взглядом.

Мадам Смерть молчала, за все время обыска она не произнесла ни слова.

– Все, что относится к нашей работе, является государственной тайной, – продолжал военный. – И разглашение ее карается очень строго. Понятно?

– Так точно, – ответил я. – Все понятно. Он недоверчиво покосился на меня, открыл портфель, вынул палочку сургуча, веревку, печать, спички и сказал:

– Идемте.

Я пришел к себе и бухнулся в кресло. Подумал, что надо бы хоть согреть чаю, но вдруг как-то разом перестал чувствовать, думать, существовать. Разбудил меня только телефонный звонок.

Я посмотрел – солнце уже затопило всю комнату, по вишням в саду веял теплый ветерок, было полное утро.