Хранитель Бездны - [93]

— А вы уверены, что вам вообще надо ехать? — вместо приветствия спросила она.

Андрей молча протянул ей билет. Проводница изучала его с мрачным упорством на лице — казалось, она задалась целью не допустить его присутствия на поезде любым способом.

Не дожидаясь дальнейших указаний, он предъявил ей права. Женщина в немом изумлении уставилась на выжженную фотографию. Андрей приготовился к скандалу, но проводница после секундного замешательства протянула ему документы и отвернулась с воинственным видом.

Он пожал плечами и вошел в вагон.

В поезде было душно, но и эта духота, ее предсказуемость, показалась ему отрадной. Он ощущал удивительное спокойствие — живот почти не болел, напоминая о себе легкими точками. Во рту ощущался горьковатый привкус, но в целом он чувствовал себя совершенно замечательно. Несомненно, завтра будет куда хуже, учитывая ту дрянь, что он пил, ну и пусть. До завтра надо бы сначала дожить.

Открыв дверь купе, он поначалу подумал, что ему повезло, и в купе никого нет, но уже через секунду понял, что ошибся. На одной из нижних полок лежала чья-то черная сумка — судя по всему, хозяин ее сел в поезд недавно и еще не успел распаковать вещи. Рядом с сумкой, почти незаметный в темноте, к столу был прислонен большой матерчатый футляр, в котором, судя по всему, находилась гитара.

— Веселенькая будет поездочка, да? — произнес кто-то за его спиной.

Андрей оглянулся. Мужчина, стоящий в коридоре, был почти на голову выше его. Он был одет в линялые джинсы и футболку с большим аляповатым знаком анархии, нарисованным на ней.

— Мама-Анархия, — улыбнулся мужчина и гулко ударил себя кулаком в грудь.

— Папа — стакан портвейна[13], — подтвердил Андрей.

Мужчина принюхался и со знанием дела подмигнул.

— Не без того, не без того, — на его красноватом полном лице заиграла улыбка, — вот только мне по медицинским показателям никак нельзя. А вы, я вижу, того?..

— Того, — согласился Андрей. — По медицинским, стало быть… показателям.

— Ну, тогда я надышусь и буду орать песни, — незнакомец улыбнулся еще шире и протянул руку, — Дмитрий.

— Андрей.

Рукопожатие у Дмитрия было вялым и мокрым. Андрей вдруг вспомнил, что где-то читал о том, что все без исключения гитаристы не умеют толком пожимать руки — будто бы все их силы уходят на то, чтобы играть на гитаре.

— Вы, стало быть, гитарист? — кивнул он в сторону гитары.

— Это… так… — Дмитрий протиснулся в купе и небрежно плюхнулся на полку, чуть не сломав хлипкую конструкцию, — хобби. Я вообще-то нефтяник. — Он уставился на Андрея и неожиданно расхохотался, — ага, вижу, что вас это удивило и позабавило. Не похож? Ну ладно, шучу я. Я — по компьютерной части.

Поезд тронулся на удивление плавно, но со скрежетом и пыхтеньем. Андрей даже повернулся к окну, ожидая увидеть клубы пара, поднимающиеся из-под колес, как в старых фильмах, но кроме угольной черноты за плохо вымытым окном, ничего не разглядел. Постепенно скорость движения возрастала. Колеса мягко и умиротворяюще стучали по рельсам — за окном то и дело проносились длинные желтушные фонари, едва освещающие домики-развалюхи, да деревья, одетые в шубу из листьев.

Рот у Дмитрия не закрывался. Не прошло и пяти минут, как он уже рассказал Андрею про то, что едет из Москвы, потому что там джавистов не любят, а в Лондоне вот любят. И о том, что в Киеве у него жена… Ну, не жена, а невеста, но живут они вместе, так что — считай, что жена. И что последний альбом Тилля[14] — редкостная мура, даром что с Пейном записан, а всему виной бабло, хотя бабло, разумеется, побеждает и зло и металл и рэп, а рэп, как известно — тот еще кал.

— Мне так напиться хочется, ты не представляешь! — он с завистью смотрел на Андрея, — а нельзя, потому что болезнь программиста, что? Язва. Ну, предъявленное, это одно и то же. У меня что ни лето, то обострение.

Андрей вежливо кивал, думая о том, что утром будет в городе, в своем родном городе, который он не помнил. Опьянение потихоньку отступало, и теперь он ощущал, пока что призрачную, головную боль.

— А ты, я смотрю, ходок! — с каким-то детским уважением заявил Дмирий, — выглядишь, как этот… как Брюс Виллис в «Крепком орешке». Там он тоже весь фильм в майке бегал.

— Вещи… украли, — сонно пробормотал Андрей.

— Да ну? Здесь, в этом Мухосранкино?

— Не… в Москве, на Красной площади прямо.

Дима округлил глаза, отчего лицо его стало совсем детским.

— У меня там как-то айфон четвертый поцупили, — смущенно заявил он, — прямо из кармана.

Андрей хмыкнул.

— Слушай… — после недолгого молчания сказал Дима, — уж коль напиться не получается, давай может слабаю тебе что на гитаре? У меня неплохо получается.

Андрей кивнул. Перспектива провести ночь в одном купе с гиперактивным соседом теперь казалась ему ужасной.

Дима радостно раскрыл футляр и извлек из него поцарапанную, но, судя по виду, весьма недешевую гитару, на деке которой нарисована была птица с длинным клювом, склонившаяся над цветком.

— Хаммингберд, — хвастливо сказал он, — не новье, но все равно, как говорят америкосы, костс э форчун!

Он взял гитару в руки и провел рукой по струнам. Инструмент был расстроен, но Дима, казалось, не заметил этого. Неловкими пальцами он изобразил нечто, отдаленно напоминающее баре.