Хранитель Бездны - [2]

Пьяный голос, с трудом продираясь сквозь винные пары и табачно-дымовую завесу, вырвал его из пучин тьмы. Преодолевая сопротивление век, он с усилием разлепил глаза и тотчас же поморщился от пульсирующей тупой боли в висках. С трудом соображая, повертел головой, стараясь собраться с мыслями и сфокусировать расплывающийся взгляд (прищуриваясь и отчаянно кривляясь), — и в полном недоумении уставился на своего собеседника.

Пожилой. Морщинистое пропитое лицо. Налитые кровью глаза, утонувшие в темных набрякших подглазинах; щеки, испещренные алыми молниями лопнувших сосудов; дряблые мокрые губы, растянутые в пьяненькой полуулыбке, обнажающие желто-черные, кое-где сгнившие до пеньков зубы.

— Уроды! — оживился собеседник, заметив удивленный взгляд и приняв его как знак внимания, — я еще при коммунистах говорил… — он на миг потерял нить беседы и с тупой ненавистью уставился на полупустой грязный стакан с прозрачной жидкостью, что стоял прямо перед ним на почерневшей от времени барной стойке, — говорил… что не к добру все это. Весь этот… — он помахал рукой в воздухе, — Горбачев, тля фашистская, путч этот. Они уже тогда все поделили, сечешь, Кирюха?

— Я — кожник… — он икнул, — не, так неправильно. Кожевник. Во. Работаю по коже. Хошь по поросячьей, а хошь по человечьей. Могу… Могу такие рисунки забабахать, шо держись!

«Меня зовут Кирилл, — имя повертелось у него на языке как подозреваемый на очной ставке и показалось знакомым, но непривычно звучащим, — а может, и не Кирилл…» Впрочем, за неимением лучшего, и это подойдет.

Память, в полном замешательстве, как маленький не вовремя разбуженный несмышленыш, не выдавая ничего вразумительного, яростно отстреливалась слепящими сполохами желтого света, вызывающими еще большую боль в висках, и услужливо подкидывала отдельные фрагменты недавнего кошмара, в котором он брел навстречу неведомой тьме посреди туманной пустоты.

Кивнув автоматически в ответ на очередную бредовую реплику собеседника, он огляделся украдкой, все еще пытаясь сфокусировать взгляд. К удивлению своему, он понял, что пьян, ну или по крайней мере явно нетрезв. Во рту ощущался омерзительный привкус плохой водки и… определенно табака. Странно, ведь он не курит… А почему бы ему в самом деле и не курить, да и откуда ему знать? Он ухватился было за мелькнувшее воспоминание, но оно растворилось в глубине его опустошенной памяти без следа.

Он находился… предположительно, в баре, причем в баре самого низкого пошиба — скорее в наливайке, с соответствующим контингентом. Небольшое задымленное помещение с двумя маленькими наглухо закрытыми окнами под грязными и ветхими занавесками; несколько тусклых допотопного вида ламп на желтом с черными подпалинами потолке; пять-шесть столов, забранных клетчатыми скатертями — даже в сигаретном чаду он автоматически отметил, что скатерти не мыли, пожалуй, никогда. Длинная, некогда полированная барная стойка, вдоль которой стояли барные стулья с разлезшейся от ветхости обшивкой и бесстыдно вылезшей ватой. Вздувшийся линолеум под ногами, рисунок на котором, быть может когда-то, изображал паркет, но влага и грязь превратили его в нечто совершенно потустороннее.

Под стать заведению были и посетители. От его собеседника, беспощадно орущего прямо ему в лицо, жутко воняло застарелым потом, водкой и едкими дешевыми папиросами, одну из которых он крепко сжимал черными от въевшейся грязи пальцами. Кроме них был здесь еще один посетитель — на барном стуле сидела женщина в длинном красном платье и серой синтепоновой куртке с эмблемой олимпиады на спине. Она то и дело механически подносила ко рту пивной бокал с ядовито-пенящимся содержимым и, сделав глоток, тотчас же затягивалась сигаретой, выпуская сизый дым в потолок. Лицо ее, изможденное и старое — лицо умирающей от непосильных трудов лошади, было испещрено глубокими морщинами. Тени и помада были наложены столь грубо, что создавалось впечатление, будто кто-то смеха ради разукрасил ее клоуном.

Ее волосы, когда-то покрашенные в оскорбительно-рыжий цвет, торчали в разные стороны, как у пугала. С омерзением он отметил блестящие жирные проплешины. Почувствовав его взгляд, она подняла руку, ту, в которой была зажата сигарета, и он подумал было, что она собирается прикрыть лысину, но вместо этого она принялась чесаться, глубоко вонзая ногти в розовую кожу.

Напротив нее одутловатой необъятной горой, рядом с которой вся мебель выглядела игрушечной, грозно нависал бармен — мужчина в когда-то белом, по всей видимости поварском, халате. Он тяжело дышал — многочисленные подбородки колыхались студнем; жирные губы то и дело вытягивались в трубочку, жадно всасывая в себя воздух. Бармен опирался руками-лапами с огромными жирными пальцами на барную стойку и, понурив голову, исподлобья наблюдал за посетителями сквозь прорези век.

Кроме них в баре находились еще несколько человек, занявших один из свободных столиков в углу. Над ними висело облако тяжелого дыма. Посетители переговаривались низкими гортанными голосами. То и дело их беседа взрывалась коротким лающим смехом.

— Что, Киря, заскучал? Водка не в то горло пошла?