Храм фараона - [177]

В день солнцестояния весь состав жрецов собрался в храме. Пиай, еще оставшиеся художники и скульпторы стояли во втором зале и в напряжении глядели на запад, где фигуры царя в человеческий рост и богов Амона, Ра-Харахте и Пта во тьме святилища ждали луча Ра. Музыканты и певцы в Большом зале исполняли гимн Ра, помощники жрецов потушили свои факелы.

Пока звучал гимн, луч восходящего солнца проник во вход храма, разогнал мрак и осветил фигуру Амона-Ра в темноте святилища, затем перешел к фараону и к Ра-Харахте; фигуры Пта он, однако, не коснулся. Тот застыл в вечном мраке, как символ своей миссии бога мертвых.

После освящения храма был дан пир, и Пиай обменялся несколькими словами с Тотмесом. Однако мысли обоих мужчин были слишком различны, у них было мало что сказать друг другу.

Два дня спустя Пиай вместе с Таккой вступил на ладью, отплывавшую на север, и ни разу не обернулся на храм.

Гутана только что вышла из ванной, служанки вытирали ее досуха и втирали в ее кожу ароматическое масло. Она была госпожой, которую боялись, и, если одна из рабынь позволяла себе одно неловкое движение, третья жена фараона жестоко избивала ее или втыкала девушке длинную булавку в руки и бедра. Беспокойные мысли овладели хеттиянкой, и она пришла к выводу, что настало время действовать.

«Что будет со мной, — раздумывала она, — когда царь умрет? Сначала меня выбросят из моего дворца и сунут в гарем к этим противным бабам. Не будет никакого поместья, в которое я смогу удалиться, как старуха Туя. Я бедна и бесправна. Я даже детей не родила фараону».

О последнем она думала непрестанно. С тех пор как они поженились, царь почти каждую ночь был у нее, и она знала, что все семя, которое было в нем, выливалось в ее лоно, но не оплодотворяло его. При дворе своего отца разгульная Гутана несколько раз вытравливала плод. Это было безобразное мероприятие с кровью и болью, но девственная принцесса не могла иметь детей. Все операции проводились опытными и ловкими акушерками, но однажды она чуть было не умерла. Ее отец велел позвать знаменитых лекарей, но те только пожимали плечами. Один из них в качестве последнего средства применил ледяную ванну. По эстафете скороходы доставили снег и лед с далеких гор и наполнили ими ванну. В эту холодную ванну окунули нижнюю часть ее тела, оно почти перестало чувствовать что-либо, и ломящий холод остановил кровотечение. С этого момента у Гутаны было чувство, что в животе у нее что-то отмерло, хотя это ни в коей мере не повлияло на ее похотливые игры с мужчинами.

«Вероятно, я стала бесплод…». — Она даже в мыслях не могла закончить эту ужасную мысль. Бесплодная простолюдинка — это ничто, но для нее еще имелось несколько возможностей. Она могла зарабатывать себе на жизнь как повитуха, хозяйка трактира, борделя или что-то вроде этого. Бесплодная же царица — это еще меньше, чем ничто, она несчастье для страны. Гутана была неглупа и быстро сообразила, что в Кеми образцом считается не воин и герой, а способный чиновник, которого царь ценит и щедро одаривает и который является главой здоровой и довольной семьи. Царская семья могла служить образцом такого семейства.

«Здесь действительно всего в достатке, — горько думала Гутана. — Не только Нефертари и Изис-Неферт родили фараону детей, весь гарем переполнен его отпрысками». Она же в любом случае может выбросить из головы мысль когда-либо стать второй или первой супругой, не будучи матерью сына.

Итак, сдаться? Нет и еще раз нет! Если ее живот и дальше будет оставаться бесплодным, она знает, что делать. У хеттов в обычае было, когда бесплодная жена подсылает к мужу рабыню, та беременеет и из ложа роженицы жена забирает себе этого ребенка, как своего собственного.

Гутана превратилась в Мерит-Анта, третью супругу фараона. Она велела себя старательно нарядить, накрасить и выбрала сегодня совершенно особенный запах. Она захватила из дома ценное ароматическое масло из дома, хетты называли его «сладкая сводница» и считали верным средством соблазнения даже самых стойких мужчин. Для этого Гутане не требовалось никакого особенного запаха: царь был одержим ее телом, как пьяница вином, но сегодня она хотела быть совершенно уверенной.

Когда Рамзес вошел в комнату с выходом на садовую террасу, он нашел озабоченную Мерит-Анта. Она прижалась к нему, тихо вздохнула, и ему показалось, что он даже заметил слезу в ее бирюзовых глазах.

— Чем огорчена сегодня моя милая кисонька? — спросил он нежно.

Ее озабоченное лицо осветилось. На ломаном египетском она сказала:

— Ты меня уже так хорошо знаешь? Я хотела скрыть от тебя свои заботы, но мне это не удалось. Впрочем, речь идет не обо мне, мой бычок, я забочусь о тебе. Я должна об этом подумать заранее. Нет, я не могу сказать, я боюсь, ты на меня разгневаешься.

Рамзес с любовью взглянул на нее:

— Я разгневаюсь на тебя? Ну, для этого должны быть основания. Не беспокойся, говори свободно.

Она крутилась вокруг да около:

— Речь идет… как сказать, о тебе, о твоем здоровье и о твоей жизни.

Рамзес нахмурился.

— О моей жизни? Планируется покушение?

— Ах, нет, любимый, все это разыгрывается только в моем сердце. Каждый раз, когда ты отправляешься на охоту или мчишься по улице на своей боевой колеснице, прекрасный и грозный, как Монт, сердце мое наполняется страхом и заботой. Я знаю, что с Благим Богом ничего не случится, но меня преследуют видения, что ломается твоя колесница, на тебя нападает крокодил, в тебя попадает стрела, летевшая не в ту сторону…