Храм Диониса - [18]

И все же это был музей: на каждом предмете стоял инвентаризационный номер и висела табличка на двух языках, молдавском и русском.

«Опинки — единственный вид обуви, которую носили бедняки при буржуазно-помещичьем строе. В Настоящее время они полностью вышли из употребления».

— А ну-ка, Георге, почитай вот тут, — попросил отец.

Он стоял перед стендом, за стеклом которого висели его старые штаны!

Георге нагнулся:

— «Грубые домотканые рубища — вот во что одевал король своих подданных. В настоящее время один только Бендерский шелковый комбинат производит…»

— При чем здесь король? — недовольно заметила мать. — Я Дионису эти брюки справила. И не такие уж они грубые…

— А вот и пан директор, — сказал Федор.

Ионел стоял на пороге, глядя на моша Диониса глазами невинного агнца. Старик показал на брюки;

— Некрасиво, Ионел, получается.

— Да, не совсем этично, — согласился мальчик. — Но мы не могли допустить, чтобы такая ценная реликвия попала в чужие руки. А насчет компенсации не беспокойтесь, как только получим деньги за макулатуру, сразу же выплатим вам согласно действующему прейскуранту.

Калалбы улыбались, слушая этого слишком грамотного мальчика.

— Тесновато у вас тут, — сказал Федор.

— Строительство музейного комплекса намечено на следующую пятилетку, но из-за некоторых малосознательных элементов, — Ионел кивнул в сторону мош Диониса, который никак не мог оторвать глаз от своих брюк, — сроки строительства могут быть сорваны…

Тетушка Лизавета обняла мальчика, расцеловала:

— Спасибо тебе, сынок, за все спасибо. Тот легонько отстранился:

— Это наш долг, тетушка Лизавета.

А мош Дионис все глядел на брюки, которые уже принадлежали не ему, а истории…

Хари гонял на мотоцикле по бездорожью, рискуя сломать сразу две шеи, свою и Зинину. Крепко прижавшись к его спине, девушка слушала серенаду, которую Хари не столько пел, сколько выкрикивал нарочито хриплым голосом:

О свет очей моих и всех, кто любит свет

И кто на стих не смотрит сквозь лорнет,

А пальцы сквозь кто смотрит на него,

Не понимая ровным счетом ничего.

О трепет губ моих и всех, кто трепетал

И вдруг затих, погибнув за металл,

За тот, который куры не клюют

И кольца из которого куют.

О звон ушей моих и всех, кому звенел

Веселым колокольчиком предел

Блаженства, а потом был так силен

В ушах прощальный колокольный звон.

О боль души моей, луны и солнца, дочь,

За поцелуй я буду петь вам день и ночь,

За ласки воскурю вам фимиам,

Но ни за что вам сердца не отдам.

Вокруг и около, средь встречных-поперечных

И без меня хватает бессердечных.

Потом они ходили по старому кладбищу и целовались в укромных местах.

— А может, и вправду вернуться в село? — прижимая к себе девушку, сказал Хари. — Возвращение блудного сына! Звучит? Буду землю пахать! Хлеборобом буду! Скотоводом!

— Никем ты не будешь, Хари, — тихо сказала девушка.

Возможно, он не услышал ее приговора или сделал вид, что* не слышит. Отпустив девушку, он поднялся, расправил плечи.

Впереди, у ворот кладбища, их поджидало трио гитаристов, правда, без инструментов.

— Иди домой, Зиночка, тебя папа дожидается, — сказал Хари и галантно поцеловал ей руку.

Опасливо оглядываясь, девушка скрылась за оградой.

— Як вашим услугам, господа, — сказал Хари, аккуратно вешая куртку на дерево. — Но учтите, у меня мотоцикл без коляски, поэтому в больницу я смогу доставить только одного. Кто желающий?

В его зубах дымилась сигарета.

Все трое медленно двинулись на Хари. Бузилэ добродушно улыбался, растопырив руки, словно для дружеского объятия. Сеня еще издали принял левостороннюю стойку. Бульдозерист делал быстрые хватательные движения, сжимая и разжимая кулаки.

— Ну что ж, начнем с виновника торжества, — сказал Хари, выплюнув окурок под ноги Сене.

Он бросился к Сене, но в последний момент изменил направление, метнулся к Бузилэ, нанес ему два коротких гулких удара в живот и отскочил в сторону. Бузилэ замер, широко открыв рот.

Сеня ринулся на Хари. Тот увернулся, и Сеня проскочил мимо. Бежавший вслед за Сеней бульдозерист тоже хотел увернуться, но его подбородок вошел в жесткую стыковку с кулаком Хари. Продолжая делать пальцами хватательные движения, бульдозерист взлетел в воздух.

Сеня рванулся к Хари. Тот легко ушел от удара, подскочил к Бузилэ, который уже почти отдышался, и нанес ему еще одну серию по корпусу, завершив ее эффектным щелчком в нос. Бузилэ снова застыл с открытым ртом.

Бульдозерист вскочил на ноги, но оказавшийся рядом Хари прямым ударом в лицо свалил его обратно, успев увернуться от набросившегося со спины Сени, который, получив подножку, упал на бульдозериста.

— Первый раунд окончен, — объявил Хари, потирая правый кулак. Затем вежливо обратился к Бузилэ, который продолжал стоять с открытым ртом. — Если вам плохо, вы тоже ложитесь. Все равно сейчас перерыв…Когда все трое снова двинулись на Хари, он напряженно смотрел на их руки: Сеня и бульдозерист сжимали по кирпичу, Бузилэ прикрывал свой торс листом шифера.

— Самое смешное, что он боксер, — как бы оправдываясь, сказал Бузилэ.

— Еще лучше владею карате, — процедил Хари, — а это, мальчики, уже не смешно.

Федор и Георге сидели в каса маре. На столе лежали фрукты, виноград и связка ключей, торжественно положенных отцом.