Храм - [31]

Все еще чувствуя саднящую боль в груди, она поднялась и прислонилась спиной к стене, прокаленной печью. Огонь обжег ее через ночную рубашку, но она терпела, пока жар не выбил из груди огонь внутренний. Сразу стало легко дышать, Мария вздохнула полной грудью, отлепилась от стены и пошла искать Строителя. Она нашла его на крыльце. Он сидел босой, в одной исподней рубахе, и смотрел на алый профиль гор, подсвеченных еще не скорым солнцем. Пес был тут же; он положил голову на колени Строителю, и даже не повернул ее, когда Мария вышла на крыльцо.

Мария села рядом. Обледенелое дерево ступеней слегка обжигало голые ноги, но холода она не чувствовала. Ей очень хотелось прикоснуться к Строителю, просто прикоснуться, чтобы ощутить его объединившееся с душой, очеловеченное тело, которое она знала так хорошо — каждую линию, каждую родинку, — как когда-то знала только тело своего сыночка. Но она не посмела, и чтобы компенсировать желание, погладила пса.

Вот это было реальным. Только это. Она держалась за пса, потому что весь остальной мир сдвинулся, где-то на пути между горячей стеной и этим холодным крыльцом она прошла через незримую мембрану — и оказалась, как говорят телевизионные уфологи, в ином измерении. Где все неотличимо от твоего мира: те же горы, то же дерево стоит на привычном для тебя месте, те же дома и дороги, те же люди; даже собака (Мария зарылась пальцами в жесткую шерсть — и почувствовала, как дернулась кожа на собачьем загривке) та же. Но не та. Эти люди в иной игре. У них иной, уже забытый — вдруг забытый тобою — социальный и душевный опыт. Он еще где-то живет в тебе, но это такое далекое прошлое… в которое ты не захочешь возвращаться, да и не сможешь. А потому — чтобы без трения войти в их игру — тебе придется научиться мимикрии. Но ты никогда не сможешь их полюбить. Потому что твое сердце уже занято.

До этой минуты подобные мысли никогда ее не занимали. Она жила конкретными делами и конкретными чувствами. Будущее имело варианты, но тоже конкретные — как у всех. И появление Строителя и борьба за его жизнь ничего принципиально в ее жизни не изменили. Это был водоворот, в который ее затянуло, который она даже не пыталась осмыслить — все происходило помимо ее воли. Она была инструментом в чьих-то руках… а теперь оказалось, что не только инструментом — ведь она стала другой. И собака поняла это раньше нее…

Н открыл глаза и осознал себя сразу, как только к нему возвратилась его душа. Была ночь. Он лежал на широкой кровати. Слабый светильник с трудом пробивал тяжелый, застоявшийся воздух. Примостившись с краю постели, спала молодая женщина. Она явно не хотела беспокоить его, даже одеялом не накрылась; впрочем, от стены, за которой еле слышно гудело пламя, напирал такой жар, что в этом не было нужды. От женщины тяжело пахло потом, но не от нездоровья — уж в этом он обязан был разбираться, профессия обязывала, — а от переутомления. Изможденное лицо с чернотой вокруг глаз (печать сердечной недостаточности) подтверждало нехитрый диагноз.

Я где-то видел ее… даже голос ее помню… Но где?.. И при каких обстоятельствах?.. — Мысль трудилась неторопливо, но ответ нашла почти сразу. — Да ведь здесь и видел. Это она меня выхаживала. Я был без сознания, но мозг трудился, исполняя свою рутинную работу, и внес ее в какой-то реестр… Скучно жить, господа, когда башка готова подсунуть тебе ответ на любую проблему.

Осторожно, чтобы не разбудить женщину, он приподнялся на локте, затем сел. Вот чего он не ждал — эти движения отняли у него все силы. Голова кружилась, пот заливал лицо, грудь и подмышки, сбегал струйкой вдоль позвоночника. И мутило. Хорош… Сколько же я пролежал, если простейшее действие вызывает такую реакцию?..

Н умел снимать и головокружение, и тошноту, но сейчас не стал этого делать — из экономии сил. Энергии было мало, очень мало, но желание двигаться свидетельствовало: все же ее достаточно, чтобы пробить скорлупу, хранившую его во время болезни, и открыться энергетическим потокам, которых он пока не ощущал, но знал, что они где-то здесь.

Теперь он видел, что на табурете возле светильника лежит раскрытая книга. Это «Война и мир» — почему-то подумал Н; и она открыта в том месте, где Наташа болеет после разрыва с князем Андреем.

Почему он это знает? Да знает — и все… Но желание проверить, так оно или нет, захватило Н. Он спустил ноги с кровати. Потом встал — ноги подгибались от слабости — и, цепляясь за высокую металлическую спинку кровати, обошел ее и нагнулся над книгой. Так и есть: «Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.»

Н тихонько засмеялся и сел в ногах женщины. Никаких чудес — это она читала ему «Войну и мир». И Библию — иначе отчего бы в его сознании (не привлекая внимания, но присутствуя, как пейзажи заднего плана на картинах старых мастеров) сейчас плавали, сменяя друг друга, старозаветные библейские сюжеты? Она отдала мне силу своего сердца (это была не метафора — он имел в виду темные круги вокруг ее глаз); единственный человек — после родителей — кто поделился со мной своей жизнью…