Храм - [28]

— Не смеши, староста. Какой долг? — Досаду из души у Ильи словно сквозняком выдуло. Вот в чем спасение его души — в иронии. «Ирония и жалость» — вспомнил он любимого классика. Спасение и утешение. — У тебя такое замечательное зрение, что ты видишь свет в конце твоего тоннеля? А там — денежки лежат?.. Да никогда их у вас не будет! А и появились бы — все равно б вы их мне не вернули.

— Это верно.

— Так что говори, сколько надо, бери — и не кочевряжься.

— За предложение — спасибо, — спокойно сказал председатель. — Но у меня другой план. — Он взял двумя руками сулею с самогоном, посмотрел сквозь нее на свет, пробормотал: «Лепота. Кабы еще и рыбки здесь плавали…» — и налил в оба стакана. — Если коротко — хочу разжиться зерном в Забещанском элеваторе.

Илья расхохотался и на этот раз легко взял свой стакан.

— Да ты никак хочешь его грабануть?

— Самую малость. Три «камаза» — лишнего нам не надо.

— Замашки у тебя сохранились большевистские.

— А вот это не твоя печаль, командир.

— Как же не моя? Грабить будешь ты, а валить собираешься на меня…

— Тебе что, — миролюбиво рассудил председатель, — семь бед — один ответ. И дураку ясно: элеватор — не банк; значит — не для себя этот грех на душу берешь. Для людей. Твоя репутация народного заступника только укрепится.

— А не боишься, староста, что тебя вычислят?

— Не вычислят. Деревень много. И какой следователь различит зерно в лицо? Раздам по хатам — ничего не докажешь.

— Ты уже видишь, как это сделать?

— Элементарно, Ватсон. Твои хлопцы захватывают элеватор и обрезают связь. Еще через пару минут мои грузовики будут стоять под люками на загрузке.

— Не забудь бортовые номера замазать.

— Еще чего! Это и приметно, и сколько потом краску ни смывай — криминалисты ее обнаружат. Нет, мы так положим брезент — чтоб с бортов свисал — никто и не подумает, что мы таимся. А номера на жестянках спереди и сзади просто грязью замажем.

— Пусть водители закроют лица чулками.

— Это уж как водится. И колеса обмотаем цепями, чтобы по отпечаткам нас не нашли… Думаю, минут за десять управимся.

Илья выбрал огурец, похрустел им равнодушно. По всему было видать — вкуса он не чувствует. Наконец спросил:

— А если у кого-нибудь есть мобильник — и менты дороги перекроют?

— То моя печаль, командир, — с облегчением сказал председатель и глубоко вздохнул. Оказывается, ожидая решения Ильи, он даже забыл дышать. — Я своего не упущу.

Илья вдруг понял, что завидует ему. Вот — счастливый человек. И даже не знает об этом. У него есть все: семья, родина, прошлое; уважение людей; его душа трудится для них, наполнена ими, отзывается болью на их боли… Если болит — значит, там есть, чему болеть. А я даже болью утешиться не могу — пустота не болит. Пустота съела мою душу, съела мое прошлое… а может — и будущее… а я что-то планирую, на что-то надеюсь, хотя и знаю, что его у меня нет… Я пытаюсь заполнить свою пустоту любимой женщиной, ее душой, ее любовью, которую, конечно же, уже никогда не верну. Ведь любовь живет в сердце, значит, и природа у нее, как у сердца: если разорвалось — не сошьешь. Так что же я здесь делаю?..

— Отлично, — сказал Илья. — Сегодня же зашлю на элеватор разведку. Потом прикину — что да как.

— Подумать — если есть время — никогда не повредит, — согласился председатель. — Но ты уверен, что у тебя есть это время?

Такой пустяк: председатель сделал нажим на слове «тебя» — и ситуация опрокинулась, он оказался сверху. Теперь Илье предстояло решить: это блеф или председатель действительно имеет некую особую информацию.

Илья как раз очищал картофелину, лопнувшую от разопревшего в жару рассыпчатого крахмала. Он неспешно отлепил тонкими пальцами последние клочки кожуры, неспешно разрезал дыхнувшую освободившимся парком картофелину пополам, положил на одну из половинок ломтик сала — и отправил это сооружение в рот. И только тогда поднял глаза на председателя. Взгляд был без нажима; разве что любопытство было в нем. С таким любопытством юный биолог рассматривает через школьный микроскоп муху или инфузорию-туфельку.

— А я никогда лушпайки не чищу, — сказал председатель. — В них витамины. Да и вкус мне нравится.

Илья никак не отозвался. Неторопливо жевал. А юннат продолжал разглядывать через микроскоп дергающуюся муху.

— Сразу после войны, — невозмутимо продолжал председатель, — такую голодуху пришлось узнать… Я еще мальчонкой был; ясное дело — сирота. Зиму пережил на помоях возле офицерской столовки. Иногда и дрался из-за помоев. Тогда и полюбил вкус картофельных очисток.

Илья наконец дожевал.

— Если я тебя правильно понял…

А понял он то, что его застали врасплох. Он уже успел запамятовать — почему прилетел. Теперь вспомнил: колокол бил. И тоска на душу легла. Вроде без оснований — ведь он в стороне. От всего в стороне… И опять он вспомнил: прилетел из-за Маши. Из опасения за нее. Храм-то рядом…

— …есть какая-то интересная информация? — с трудом разжимая челюсти, через силу договорил Илья.

— Еще какая интересная! — Чтобы скрыть свое торжество, председатель с ловкостью фокусника снова прикрыл лицо маской сельского хитрована. — Только не я ею владею.