Храм - [14]

IV

Еще сквозь сон он услышал приближающееся по коридору легкое цок-цок-цок ее подковок, и когда Евфросиния Захаровна, неслышно пройдясь по номеру, коснулась его плеча, он открыл глаза, свободные от сна.

— Моя смена через полчаса заканчивается, а нужно еще успеть здесь прибраться.

Голос ее был ровен, глаза ничего не выражали. Он кивнул — и она исчезла.

Когда Н спустился в холл, она вместе с другой женщиной сверяла записи в журнале. Н легонько постучал в стекло, и когда женщины подняли головы — показал Евфросинии Захаровне деньги.

— Нет-нет, — сказала она, — все в порядке. Счастливого пути. — И опять опустила лицо к журналу.

Н вышел на крыльцо. Мела поземка. Серый цвет, как копоть, покрыл город. Похоже, зима передумала уходить из него.

Н не знал, куда идти. Сила, которая накануне вырвала его из привычной жизни и понесла безадресно, как осенний лист, исчезла. Вернее — иссякла, потому что причина, породившая эту силу, пока была в нем. Но это не тревожило Н. Не задевало ни души, ни ума. Он чувствовал себя превосходно, ночь пошла ему на пользу — тело было налито энергией настолько, что ощущалось упругим. Но это была энергия не для внешнего действия, не для активности, не для перемен (а что сегодня он мог бы поменять? — менять было нечего, потому что не было ничего), а для самосохранения. Хотя и в этом он не видел смысла. Будет он или нет… как дотлевающий прошлогодний лист…

Он бездумно глядел на выпиравший из-за соседнего дома серый купол собора, когда за спиной открылась дверь и рядом остановилась Евфросиния Захаровна. Она не предполагала этой встречи, и ей было неловко за свое лицо, обтянутое усталостью, за тусклые глаза и морщинки, которые она не потрудилась скрыть под макияжем. Ей оставалось одно — не думать об этом. Так она и поступила. Она справилась с собою настолько, что в ее взгляде осталось только внимание к Н.

— Вы ждали меня?

Это был неожиданный поворот. Он ведь забыл о ней. Забыл не потому, что такой эгоистичной и беспамятной стала его душа. Как раз с душой было все в порядке. Но ночью, проведенной в морге, в нем что-то повернулось — и он стал другим. Впрочем — это не те слова… Пожалуй, вот так будет точнее: он конечно же остался прежним, но стал другим: материал, из которого он был сделан, поменял структуру. Так пепел превращается в алмаз. До прошлой ночи он просто жил — как-то существуя в жизни и мирясь с нею; иначе говоря — старался сохранять душевный комфорт. Эта задача его вполне устраивала: если жизнь не имеет смысла, то сойдет и такой суррогат; ведь остальным и вовсе не за что было держаться. Перекристаллизация изменила его сущность, а значит — и все отношения с миром. Но он пока не понимал своей новой роли. Он ощущал себя стрелой, которая готова принять в себя энергию натянутой тетивы. Но натянувший тетиву пока не отпускал ее. И этому было единственное объяснение: еще не появилась цель.

Определившись таким образом, Н с облегчением возвратился к реальности, как бы всплыл из глубины сознания на его поверхность, — и вдруг увидал Евфросинию Захаровну. Она стояла рядом с ним и смотрела ему в глаза, а он даже в эти мгновения умудрился забыть о ней. Ведь она о чем-то спросила…

Он подумал — и тут же вспомнил. Ну конечно же — нужно было сразу уйти… А теперь ему не оставили выбора… И он утвердительно кивнул.

Она смотрела на него снизу вверх внимательно и как-то бесстрастно, так что вряд ли можно было определить, о чем она думает. Да Н и не пытался. Он не хотел ее обидеть — вот и все, что он чувствовал.

— Вам некуда идти?

Он снова кивнул.

— Проводите меня.

Она взяла его под руку, и они пошли по малолюдной утренней улице. Серый лед вчерашних луж прогибался и поскрипывал под ногами. Они свернули в первый же переулок, потом спустились в заросший осинником овраг, на дне которого перешли по ветхим бревнам ручей. Потом опять оказались среди домов — но это была уже обычная деревня, которая даже не пыталась походить на город.

Изба Евфросинии Захаровны отличалась от соседних только тем, что была оштукатурена и крыта железом. Крышу красили давно, она покоробилась и местами поросла мхом. Сбоку от крыльца поднимался из осевшего сугроба колодезный сруб.

Евфросиния Захаровна жила одна, Н это сразу понял, взглянув на вешалку в сенях. Она перехватила этот взгляд и поняла его, но ничего не стала объяснять, прошла на кухню и поставила на газовую плиту чайник.

— Выпьете со мной чаю?

Это были первые слова после сказанных на крыльце гостиницы. Она устало опустилась на табурет и обвела погасшим взглядом кухню, словно впервые видела ее. Убожество… Небось, кухня в квартире этого господина — произведение дизайнерского искусства, а такие он видел разве что в советском кино или в своем далеком детстве. Что-то нехорошее шевельнулось в ее душе, но, взглянув на его лицо, она передумала злиться. Да ведь он и не заметил ничего этого, — поняла Евфросиния Захаровна и сказала просто:

— Вот так и живу.

После чая она предложила ему располагаться, где понравится — дом большой. — А мне после дежурства нужно хотя бы пару часиков поспать. — И ушла в спальню.

Н так и остался в кухне. За окном был яблоневый сад. Деревья были не старые, но неухоженные; по разросшимся густым волчкам Н определил, что человеческая рука не прикасалась к ним уже года три. Мир был одноцветный, серый, словно для него не оказалось иного материала, кроме грязи. Мир ждал солнца, чтобы выбраться из этой серятины, как из отмершей кожи.