Храбрые сердца однополчан - [10]

В блиндаже было еще пятеро, все они спали, уверенные в бдительности своей охраны, той самой, которую мы уже сняли. Поукрывались одеялами и шинелями — не разобрать, кто из них постарше чином, поценнее для нас.

По моему знаку солдат, владеющий немецким, поднимает их требовательной, начальственной фразой. И вслед за тем:

— Хенде хох!

Гитлеровцы вскочили, схватились за оружие.

Распознав среди них унтер-офицера, двое разведчиков скрутили ему руки, зажали рот. Остальных хлопцы мои мгновенно и бесшумно уничтожили.

Назад опять шли уверенно, как по своей траншее. Только вот пленный мешал: идти не хотел, упирался, как бычок, пришлось связать его и нести.

Проникая в тыл противника, мы захватили катушку, тянули за собой тонкую ниточку телефонной связи. Я коротко доложил, что «язык» у нас в руках и мы уходим. Возвращаться по той же ниточке не следовало. Многие приемы разведки противнику тоже хорошо известны. Как только поднимется шум, немцы обнаружат телефонный провод (если уже не нащупали его) и бросятся по нему вдогонку. Опять-таки размышляя за противника, я успел передать своим по телефону, что мы будем прорываться несколько левее, через болото. Меня поняли, и связь оборвалась.

Прошло несколько минут, и на том месте, где мы только что брали пленника в блиндаже, вскинулись огненно-кровавые фонтаны взрывов. Наши артиллеристы били по окопам и ходам сообщения, расположенным в глубине вражеской обороны, зная, что нас там уже нет.

Со своей стороны, и немцы приняли все меры, чтобы перехватить нас, — следы разведки ими, несомненно, были обнаружены. Они открыли огонь по ничейной полосе, высвечивали ракетами местность, где лежал наш телефонный проводок. Все это делалось в стороне. Но и на нашем пути отхода встретились некоторые преграды. Были короткие стычки с мелкими группами, а невдалеке от болота мы напоролись в темноте на пулеметное гнездо, пока его уничтожили, прошло немало столь драгоценного для нас времени.

В схватке с гитлеровцами был тяжело ранен старший сержант К.Иванов. Его понесли на руках.

Идти через болото ночью, да еще с раненым и с пленником на плечах, очень тяжело. Выбившись из сил, остановились на минуту передохнуть.

Иванов сквозь стон сказал несколько слов, и нам, не раз слыхавшим подобное, стало ясно, что наш товарищ доживает последние минуты.

Умирал Иванов с чувством исполненного долга и был спокоен. Его мучило, жгло от большой сквозной раны в грудь, а он все спрашивал:

— Ну как, ребята, «язык»-то наш вроде неплохой, а?..

Мы шли к своим. Встретил нас в окопах переднего края все тот же капитан Лазарев, и трудно сказать, кто из нас больше обрадовался боевому успеху.

Сделав свое дело, мы вскоре забыли о пленном гитлеровском унтер-офицере, отправленном в вышестоящий штаб. Но некоторое время спустя до нас дошли слухи о том, что «язык» очень интересно и весьма многословно заговорил, сообщив нашему командованию важные сведения.

Подтверждением тому явился орден Красной Звезды, которым меня наградили, — первый орден, полученный на фронте.

Окопные разговоры о возможном прибытии на наш участок фронта иностранцев скоро оправдались.

Их приехало трое — американец, англичанин и француз. Мне запомнился лишь американец, известный в те годы журналист Болдуин, и вообще, я увидел и послушал иностранцев только потому, что был назначен начальником команды, сопровождавшей гостей в поездках.

Итак, Болдуин… Костюм полувоенного покроя, цвета светлого хаки, берет с помпончиком, большие темные очки. Человек, видать, общительный — то и дело заговаривает через переводчика с офицерами, солдатами. Иногда подтягивает французу, который не расстается с полюбившимся ему мотивом нашей «Катюши».

Все они были журналистами, только журналистами, а не представителями руководящих кругов своих государств, но некоторые их собеседники порой забывали об этом. У всех на языке был второй фронт, на который возлагалось столько надежд. Журналисты, разумеется, не могли ответить конкретно, хотя рассуждали на этот счет охотно и пространно.

Добрых вестей в подарок нам иностранцы-союзники не привезли. Зато о нас, фронтовиках, хотели узнать как можно больше. Нетрудно было догадаться по задаваемым вопросам, что их особенно интересовало. А вот что: способны ли русские в дальнейшем противостоять огромному по силе и средствам натиску гитлеровских полчищ, знают ли противника, есть ли у них, у русских, какие-то надежды на поворот к лучшему в войне? Дело-то было летом 1942 года, когда вражеские войска вели свое пресловутое летнее наступление.

Иностранцы изъявили желание побывать на переднем крае, встретиться с солдатами и офицерами в окопах, увидеть кое-что собственными глазами.

Желание гостей — закон для хозяев, как говорится. Повезли мы их на передний край.

Шапочка Болдуина с игривым помпончиком мелькала в траншеях, в окопах, в блиндажах. За ним неотступной тенью следовал переводчик, у которого было много работы, потому что мистер Болдуин то и дело заводил продолжительные беседы с русскими офицерами и солдатами. Будучи по долгу временных своих обязанностей невольным слушателем тех бесед, я отмечал, что американский журналист умело говорил с людьми, проницательно вглядывался в их души, возбуждал к себе симпатии.