Хозяйка лабиринта - [97]

Сирил и Джульетта много разговаривали о новой жизни, которую обрела Лили после побега, – большой дом в Сассексе, много костей с щедрыми остатками мяса, дети – товарищи по играм. Они не желали верить, что тельце Лили погребено где-нибудь под развалинами или что она скитается по улицам, бездомная и напуганная. После смерти Сирила Джульетте пришлось фантазировать в одиночку, только теперь Сирил и Лили были вместе – они играли с мячиком или палкой на идеальном зеленом поле, а потом шли домой, усталые, но довольные, и бабушка готовила им огромный вкусный ужин. «Не давайте воли своему воображению, мисс Армстронг». Но почему же нет, если реальность так ужасна?

Вот и все. Такова была война Джульетты.

Как-то вечером к ней домой заявился высокий детектив – через пару недель после того, как она встретила его на кладбище Кенсал-Грин. Она не давала ему своего адреса, но решила, что это его работа – знать такие вещи.

– Мисс Армстронг! Я решил, что вы, может быть, не откажетесь со мной выпить.

Она предположила, что он приглашает ее в паб, но он показал ей большую бутылку пива:

– Я думал, мы здесь выпьем.

– О, – сказала она.

– Так что, можно войти? – не сдавался высокий детектив. («Кстати, не такой уж я и высокий. Шесть футов один дюйм, если точно».) Оказалось, у него есть имя – Гарри, славное английское имя.

– «Господь за Гарри и святой Георг», – процитировала она, и он засмеялся:

– «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом»[56], да, мисс Армстронг?

Слава богу, подумала она, он хоть немного знает Шекспира.

Потом высокий детектив – Гарри, надо не забыть теперь его так называть – притянул ее в свои крепкие детективные объятья и удивительно скоро уже сбрасывал с себя одежду – торопливо, как пловец, которому не терпится нырнуть в море. И с энтузиазмом приступил, словно то был спорт. Он развеял завесу тайны, окружавшую секс, и перевел для Джульетты éducation sexuelle на чистый английский язык. Оказалось, это занятие в самом деле похоже на хоккей или игру на пианино – в нем, если достаточно часто упражняться, можно достигнуть удивительных высот.

Конечно, все это продолжалось лишь несколько недель. Гарри ушел добровольцем на фронт и хотя прислал ей пару писем, чувства скоро охладели. Когда немцы захватили Францию, организация «Свободная Франция» переехала в «Долфин-Сквер» и устроила там штаб-квартиру. Ко времени, когда пришло последнее письмо от высокого детектива, Джульетта уже завела роман с французским офицером, расквартированным по соседству.

– О-ля-ля, мисс, – сказал Сирил.

1950

Regnum Defende [57]

Джульетта угробила утро на чтение учительских отзывов о передаче «История: взгляд назад». (А как еще можно смотреть в историю, спрашивала она себя, если ты, конечно, не Кассандра?) Эта серия передач тоже принадлежала Джоан Тимпсон, а теперь свалилась на Джульетту. Джульетта даже обрадовалась, когда в ее кабинет бочком пробралась фройляйн Розенфельд, прижимая к груди немецкий словарь, как пластрон кирасы, и сказала, что «ищет Бернарда».

– Бернарда? – вежливо удивилась Джульетта.

– Мистера Прендергаста.

Джульетте никогда не приходило в голову, что у Прендергаста может быть имя.

– Нет, я его сегодня вообще не видела. Я могу чем-то помочь или вам нужен именно он?

– О, ничего конкретного. – Фройляйн покраснела.

Господи боже милостивый, подумала Джульетта. Фройляйн Розенфельд и Прендергаст. Кто бы мог подумать?

Джульетта дошла до Национальной галереи, уселась на ступени и съела свой обеденный сэндвич, одновременно без особого пыла разгадывая кроссворд в «Таймс». Сэндвич был с унылой рыбной пастой, от которой Элизабет Дэвид, вероятно, пришла бы в ужас, причем с полным правом. Со ступеней Национальной галереи было удобно наблюдать за возможным приближением сумасшедших венгерских женщин.

Но за ночь хотя бы рассеялся туман, и теперь Джульетта видела набухающие почки на деревьях и даже различала за шумом лондонского дорожного движения, как самозабвенно поют птички, готовясь к весне. Одни сплошные перышки, подумала она.

Джульетта посмотрела на часы, сложила газету, скормила недоеденные корки голубям на Трафальгарской площади и вошла в здание.

Она шла по пустынным галереям среди благочестивых мучеников, кровавых ран и очей, возведенных горé в молитвенной агонии. Невозмутимая Англия восемнадцатого века, с лошадьми, собаками и модными костюмами, ее тоже не взволновала, как и миленькие французские аристократы с их безмятежным неведением о надвигающемся терроре. Джульетта решительным шагом прошла мимо. Ее влекла иная цель.

«Ночной дозор». Перед картиной стояла скамейка, и Джульетта села, упражняясь, как ей казалось, в созерцании мрачности – хотя возможно, что картина, как и все остальное после войны, попросту нуждалась в чистке.

– Тенебризм, – сказал Мертон, садясь рядом и тоже глядя на картину.

Словно двое прихожан, случайно оказавшихся на одной и той же скамье в церкви. Рембрандта не любили ни он, ни она. Майлз Мертон предпочитал Тициана; Джульетта хранила верность прохладным голландским интерьерам.

– Тенебризм? – переспросила Джульетта. – Тень?

– Тень и свет. Одного без другого не бывает.