Хозяин зеркал - [2]

Религиозное образование Джейкоба, несмотря на отличную память мальчика, страдало некоторой беспорядочностью – возможно, потому, что реверент Фрол редко бывал трезв и от проповеди к проповеди его толкование Книги Святого Пустынника заметно менялось. Джейкоб во всем предпочитал точность и четкость – косноязычие реверента его изрядно бесило.

Однажды, дождавшись, когда прихожане разбредутся по домам, а над круглыми крышами построек и полями конопли повиснет безжалостный, звенящий жарой полдень, мальчик проскользнул в поселковую церковь. Под пологом из вараньих шкур царил душный сумрак. Реверент Фрол развалился на циновке, предназначенной для самых почтенных прихожан, и сладко похрапывал. В одной руке его зажат был бычок самокрутки, а другая нежно прижималась к бурдюку. Судя по кисло-сладкому тошнотному запаху, преподобный успел хорошенько хлебнуть из бурдюка и отполировать это дело изрядным количеством гашиша. Рядом с преподобным валялась раскрытая на последней странице книга, и Джейкоб мысленно себя поздравил. Сейчас он ознакомится с первоисточником.

Крадучись, мальчик подошел к спящему и присел на корточки. Склонившись к книге и с трудом разбирая старомодный готический почерк, он прочел следующее:

Когда осколки неба падут на твердь,

Когда Трое сменят Одну,

Когда отец напоит кровью сына,

Когда сын напоит кровью отца,

Когда любовь станет льдом,

Лед – любовью,

А поражение – победой…

Дальше был оборванный край страницы. Джейкоб разочарованно нахмурился. Судя по всему, перед ним было знаменитое Пророчество Пустынника, о котором реверент распространялся в своих проповедях столь же красноречиво, сколь и уклончиво. Но где же последняя строка? Джейкоб огляделся, и взгляд его остановился на самокрутке. Желтоватая тонкая бумага, точь-в-точь такая же, как в книге… Помянув недобрым словом укоренившегося в пороках священника, Джейкоб потянул окурок из его пальцев. Пьянчуга захрапел громче и беспокойно завозился на циновке. Мальчик с величайшей осторожностью развернул бумажную полоску, но не обнаружил ничего – лишь буроватые крошки гашиша и серый пепел. Реверент зачмокал, захрипел и вдруг широко распахнул глаза. Юный святотатец метнулся к выходу и пулей вылетел из церкви, по дороге прободав головой тяжелый полог.

Дальнейшие расспросы ничего не дали. Тетушка Джан благоговейно закатывала глаза, но, кажется, не знала даже первых семи строк Пророчества. Дядюшка Поджер в ответ на осторожные намеки племянника отправил его разгребать помет на страусятне. Вконец отчаявшись, Джейкоб обратился за советом к Пугалу.

Из всех обитателей Долины мальчик предпочитал беседовать именно с Пугалом, потому что, во-первых, Пугало никогда ничего не забывал – чем сильно напоминал самого Джейкоба, – во-вторых, многое видел, чего нельзя было сказать ни об одном из здешних жителей, и в-третьих, ухитрялся оставаться одновременно романтиком и скептиком.

Пугало был песчаным големом, перекупленным дядюшкой у Пустынных Старьевщиков. Говорят, собратьев Пугала зачастую использовали в войнах прошлого. Их набитые песком тела легко поглощали пули – и пока весь песок не высыпался из плотного джутового мешка, голема почти невозможно было остановить. Может, и Пугало участвовал в какой-нибудь давней войне, но говорить об этом он совершенно не хотел – при том что охотно трепался на любую другую тему. Взрослые считали Пугало немым и тупым, вроде обкормленного гормонами тяглового варана, которых выращивали на ферме О’Сулливонов. На самом деле взрослые просто не умели слушать. Дядюшка Поджер использовал Пугало по хозяйству, пока из того не высыпался почти весь песок. Тогда дядюшка совсем уж было собрался пустить на ветер остатки песка, а джутовый мешок сжечь, чтобы не вывелась из него потом какая-нибудь бестелесная погань и не кряхтела ночами под окнами, но Джейкоб, изменив своему вечному молчанию, упросил подарить ему останки Пугала. Дядюшка подумал-подумал, почесал лысеющую макушку, да и согласился. Чем добру пропадать, пусть с ним Джейк играется – авось и что полезное спроворит. Мальчик очень неплохо разбирался в механизмах. Может, только поэтому дядюшка Поджер еще не выкинул его в пустыню.

Джейкоб, однако, не стал спроворивать ничего полезного. Он просто пересыпал весь песок в мешок поменьше, нарисовал на мешке два голубых глаза, рот до ушей и приспособил заплату вместо носа, да еще обрядил получившуюся голову в старую дядюшкину шляпу с широкими полями. Шляпа до этого украшала настоящее пугало, отгонявшее от делянки чешуйчатых коноплянок, и потому была обшита по краям медными бубенчиками. Голем, уже успевший ощутить холодок приближающейся смерти, от благодарности сделался совсем разговорчив, чтобы не сказать болтлив.

Вот и тогда, выслушав историю Джейкоба, Пугало растянул непослушные губы в еще более широкой улыбке, залихватски подмигнул и выдал:

– А ты, Джейкоб, – (Пугало никогда не звал мальчика Джейком или Джеком, отлично зная, как тот ненавидит сокращения от собственного имени), – как полагаешь, Книга Святого Пустынника и вправду святая?

Джейкоб пожал плечами. Понятие святости его волновало мало. Книга просто была еще одним источником информации, а их в Долине до того не хватало, что и к пьяным воспоминаниям дядюшки Поджера начнешь прислушиваться.