Хозяин с кифарой - [16]

— Ты медик, посмотри, что у нее с ногой, — сказал мне хозяин.

Было темно и плохо видно, но когда я склонился над ногой Калисы, то увидел, что, видимо, ушиб привел к вывиху голеностопного сустава. Это было в первый раз в жизни, когда я сам поставил диагноз и наложил шину, а затем, разорвав платок бедняжки, перевязал ей ногу. Но идти сама она все равно не могла, так что хозяину пришлось нести ее на руках. Хотя он сильно похудел, но силачом все равно никогда не был. Пришлось несколько раз останавливаться, чтобы он передохнул. Когда мы дошли до пляжа, то пот лился с хозяина градом.

Это расстроили первоначальный план в том смысле, что луна успела взойти, так что нам предстояло путешествовать не в темноте, а при лунном свете, что было несколько опасней. Поэтому, когда лодка наконец отчалила, хозяин предпочел отгрести подальше от берега.

Мы плыли по широкой лунной дорожке. Я сидел на носу лодки и видел, как хозяин с легким всплеском рассекает веслами темно-сизые водные массы. В лунном свете грубость черт его лица была незаметна, и силуэт гребца навевал романтичные ассоциации. А за ним, на корме сидела съежившаяся и притихшая Калиса. Ее нога распухла, и она дрожала от холода.

Я впервые в жизни наблюдал родной город ночью с моря. Обрамленный фантастическими и мрачными силуэтами гор, он виднелся как скопище огней. Одни из них горели на одном месте, а другие перемещались в пространстве — это, видимо, ходили люди с факелами. Я как-то никогда раньше не подозревал, что ночью у города есть своя кипучая жизнь.

Поднялся легкий бриз, развеивавший по воздуху соленые брызги от ударов весла, отчего повеяло морской свежестью. Теперь на фоне городских огней мрачно вырисовывались силуэты угрюмых утесов. Из-за своей древности и неизменности они наводят на мысли о роке и бренности человеческого бытия, и наполняют душу страхами пещерных времен…

— Нога болит? Замерзла? — прервал тишину хозяин, не оборачиваясь.

— Нога болит, и я замерзла, господин, — робко пролепетала бедная девочка.

— Ну потерпи, уже сколько проплыли, утром причалим к берегу, — продолжал он, не оборачиваясь, и добавил с чувством: — Эх, дети, война — не детская забава!

И это было в первый раз, когда при обращении к нам в его голосе прозвучали отеческие нотки.

Глава 8

Мы прибыли в поселок колонов на заре. Калиса осталась в лодке, а мы с хозяином перво-наперво отправились отнести письмо умершего Тита Салиция его матери Луции. У меня не хватает духа описать ту душераздирающую сцену, когда несчастная вдова узнала о смерти единственного сына. Но мужественная женщина приняла нас у себя в доме. Она была бедна, и Публий Домиций отдал ей гонорар от концерта — видимо, ему было неловко им пользоваться. Жалкий вид Калисы, потерявшей мать, все-таки несколько отвлек Луцию от безудержного горя. Когда Калису перенесли к ней в дом, она уткнулась ей лицом в колени и горько плакала, а осиротевшая вдова гладила ее по голове.

Никандр, Квинт Лентул и Леонид приехали на лодке лишь на следующий день, как раз когда мы с хозяином вышли на берег посмотреть, что делается на море. Первым выбрался из лодки Леонид и помог сойти на берег Никандру и Квинту Лентулу. На Никандре уже не было следов цепей. Я громко закричал, и они нас увидели и пошли к нам навстречу. Подойдя, Никандр поклонился хозяину и поцеловал ему руку, а затем они обнялись, как обнимаются друзья. И было видно, что хозяин приходится лишь по плечо своему рабу. Внезапно лицо Никандра сморщилось, он отвернулся в сторону и громко всхлипнул: «Фульвия!» и хозяин крепче сжал объятия и похлопал его ладонью по спине.

— А Аристида казнили, — сказал Леонид, когда все вошли в дом, где мы остановились. — Его выдал хромой сириец Кифа. Он увидел с крыши своего дома завернутую в плащ длинную фигуру Никандра, шедшего вместе с Аристидом, когда после нашего расставания они свернули у поворота в лес. А спустя немного он увидел с крыши своего дома точку на море, движущуюся по лунной дорожке, и донес Спартаку, что кто-то сбежал. Расследование было недолгим, и в полдень Аристиду отрубили голову. Но он умер как римлянин. Он всегда был трусоват. А тут не побледнел даже. Перед тем, как положить голову на плаху, он прокричал: «Да здравствует Рим! Смерть и проклятие тем, кто вздумал против него бунтовать!» А затем по приказу Спартака его отрубленную голову выставили для устрашения на копье посреди форума.

(Сейчас, когда я уже стал взрослым, мне думается, что, видимо, хромой сириец Кафа не мог простить Никандру украденных у того десяти сестерциев… Увы, люди иногда ненавидят тех, кого сами обидели.)

Рассказ этот произвел сильное впечатление на хозяина. Он подошел к полке, достал четыре стакана и налил в них горького вина из нашедшейся у хозяйки глиняной амфоры — того, что пьют на похоронах. И со словами: «Выпьем за помин его души. Он искупил свою вину и умер как римлянин!» он вначале налил и подал стакан Никандру, а затем и сам взял стакан со стола. Квинт Лентул тоже поднял стакан. Леонид вопросительно посмотрел на своего хозяина.

— Выпей, — кивнул Квинт Лентул на четвертый стакан.