«Хозяева» против «наемников» - [2]
Защитник остзейских интересов Ф. В. Булгарин в донесении в III Отделение (1827) вполне подтверждал правоту Аксакова и Самарина: «Остзейцы вообще не любят русской нации — это дело неоспоримое. Одна мысль, что они будут когда — то зависеть от русских, приводит их в трепет… По сей же причине они чрезвычайно привязаны к престолу, который всегда отличает остзейцев, щедро вознаграждает их усердную службу и облекает доверенностью. Остзейцы уверены, что собственное их благо зависит от блага царствующей фамилии и что они общими силами должны защищать Престол от всяких покушений на его права. Остзейцы почитают себя гвардией, охраняющей трон, от которого происходит все их благоденствие и с которым соединены все их надежды на будущее время»[7].
Впрочем, и сами бароны не делали тайны из своих взглядов по этому вопросу. Известный остзейский публицист Г. Беркгольц писал в 1860 г. предельно откровенно: «Прибалтийские немцы имеют полное основание быть всей душой за династию, ибо только абсолютная власть царя оберегает их. Между тем любая русская партия, демократическая, бюрократическая или какая — нибудь сожрет их, едва лишь она добьется решающего перевеса»[8]. Ему вторил его единоплеменник граф А. А. Кейзерлинг, попечитель Дерптского учебного округа в 1860‑х гг.: «Пока царь властвует над нацией, существуем и развиваемся на давно испытанной основе также и мы»[9]. К. Ширрен полагал, что Остзейскому краю самодержавием гарантирована «обособленность от господствующей расы [т. е. русских] и от ее национальной культуры» и, что немцы «кроме принадлежности к одному и тому же государству» не имеют «ничего общего с русским народом»[10]. В. фон Бок утверждал, что Остзейский край верен императору только потому, что в его лице почитает хранителя своих привилегий[11]. Г. фон Самсон констатировал в 1878 г.: «Каких бы годных, верных и преданных слуг и защитников Лифляндия не давала своим Государям — всегда существовали одни только личные отношения между подданными и монархом…»[12].
Итак, все стороны согласны в том, что русские дворяне служат России, а немецкие — императорскому дому. Различно лишь отношение к этому факту: самодержавие и немцев такой модус вивенди не только устраивает, но и видится единственно возможной формой взаимоотношений, русских — возмущает и оскорбляет. Они мыслят империю как русское национальное государство и потому требуют от немцев лояльности не только к монарху, но и к русской нации в целом, которую русское дворянство, собственно, и представляет. Вместо этого нелояльные русской нации немцы не только не дискриминированы, а, напротив, занимают первые места рядом с монархом. «Наемников» явно предпочитают «хозяевам» (ибо русские дворяне, по их мнению, такие же хозяева России, как и император), которые оттеснены от власти, благодаря, по словам Ф. И. Тютчева, «привилегиям, часто необоснованным, инстинктивному, так сказать, сочувствию, которое они [немцы] находили в самом центре верховной власти». Отсюда, считает поэт, и проистекает русская германофобия: «Вот это — то упорное пособничество верховной власти чужеземцам и содействовало более всего воспитанию в русской натуре, самой добродушной из всех, недоброго чувства по отношению к немцам (курсив в цитатах везде мой, — С. С.)…»[13].
Метафора «наемники» применительно к «русским немцам» весьма распространена в текстах позапрошлого века. Ф. Ф. Вигель, возмущаясь назначением барона Кампенгаузена на высокий государственный пост, задает риторический вопрос: «…когда знатные чада России любят себя гораздо более, чем ее, почему не употреблять наемников?»[14]. О. М. Бодянский в дневнике (1854) пересказывает слова графа С. Г. Строганова по поводу засилья немцев в Академии наук: «Надобно, чтобы она была чисто русская, из одних русских. <…> главное, чтобы мы возделывали свое сами, а не чужими руками. Только свой о своем может радеть как следует, а наемник — наемник»[15]. «…Неужели Россия не вправе требовать от остзейцев ничего больше, как то, что предлагают за деньги всем государям наемные швейцарцы?» — возмущался в «Письмах из Риги» Самарин[16]. Весьма сходно, но уже в положительном контексте, видел роль «русских немцев» прусский король Фридрих II: «Я не сомневаюсь <…>, — писал он в 1762 г. Петру III, собиравшемуся на войну с Данией, — что вы оставите в России
