Хозяева плоской Земли - [82]

Обратный путь в деревню ничем особенным не запомнился. Ребята устали, хотя остались явно довольны. Они говорили, что получили вполне достаточно впечатлений и материалов, чтобы хватило на статьи и документальный фильм. Мне хотелось взглянуть на результаты, когда они будут готовы. Мы обменялись электронными адресами с Хуаном и Биллом, договорившись при возможности поддерживать связь. Я давал свои координаты всем нашим гостям. У меня для этого были специально отпечатаны визитные карточки, которые медленно, но верно расплывались по миру, правда, обычно никто потом не писал. Кроме тех, кто через некоторое время зачем-то снова хотел вернуться. Ещё день мы все вместе провели у нас в деревне, сплавали на Монако, поболтали о том о сём, а наутро я заказал зилот и повёз всех в порт, куда ещё ночью прибыл их корабль. Василика показалась мне странно задумчивой, чему я тогда не придал особого значения. Я всё больше гордился ей. Накануне я заметил, что она умудряется обходиться без моей помощи и сама кое-как общается с ребятами, особенно с Эллой. Разумеется, вмешиваться я не стал, решив что это какие-то их женские дела, о которых она поведает мне потом, если захочет. В порту выяснилось, что отправление судна задерживается на полтора часа. Чтобы скоротать время, мы зашли в трактир при гостинице, где они проводили первую ночь. Посидели, чисто символически перекусили. До отправления оставалось минут тридцать, когда Элла с Василикой встали из-за стола и сказали, что хотят кое-куда сходить. Ну, хотят и хотят. Только Василика зачем-то меня нежно поцеловала и велела хорошо себя вести. Я глупо рассмеялся:

– Когда ты вернёшься, я ещё чашку не допью.

Но я ошибся. Она не вернулась. Обратно пришла одна Элла и на мой удивлённый вопрос сообщила, что Василика решила забежать к моей сестре. Когда я возразил, мол, «забежать к сестре» – это вообще-то путь неблизкий, она только пожала плечами и добавила, что пора собираться. Признаться, я даже тогда не почувствовал подвоха. Ребята подхватили свою поклажу, и мы пошли к трапам. Обнялись на прощание, подтвердили договорённость поддерживать связь. Василики всё не было. Получалось некрасиво. Куда бы она ни пошла под предлогом «забежать к сестре», ей следовало успеть попрощаться. Так думал я, наблюдая, как вся группа поднимается на палубу. Обычно я не ждал, пока судно отчалит, и уезжал домой, но сегодня что-то изменилось, и я хотел дождаться их отплытия и уж конечно возвращения Василики. Канадский флаг бодро развивался. Я ещё не знал, что с того дня он всякий раз будет вызывать у меня тошнотворный комок в горле. Трапы подняли, швартовые сбросили, корабль послал в небо протяжный гудок, и я только тогда словно очнулся. Почему-то первой мыслью ухватился за то обстоятельство, что Василика ехала сюда, как и я, налегке. К чему это я? Она же просто отправилась к Тандри! Но зачем?! Сделать мне сюрприз? Какой сюрприз?! Почему именно сейчас, когда стоило подождать несколько минут, и мы оба были свободны, как ветер? Так, что же мне делать? Ждать её здесь? Бежать проверять, кто кому соврал? Соврал?! Но враньё и Василика – вещи несовместимые. Почему же это отвратительное слово не идёт у меня из головы? Что случилось?..

Вероятно, вы всё уже поняли. Вероятно, я и сам уже тогда, в порту, всё понял, хотя и отказывался этому верить. Тандри была единственной, кто мог пролить свет на происходящее. Я схватил первую попавшуюся повозку и помчался к ней, прекрасно зная, что делаю это напрасно. Предварительно, конечно же, забежав в гостиницу и обнаружив, что в зале, где мы сидели, никакой Василики нет. Не оказалось её и у Тандри, которой хватило одного взгляда на меня, чтобы понять всю отчаянность моего состояния. Она была одна, усадила меня перед собой и, глядя в глаза, попросила как можно подробнее рассказать, что я помню из сегодняшнего утра. Делала она это лишь для того, чтобы хоть как-то меня успокоить и сподвигнуть к логическому мышлению. Я собрался и вспомнил и про шушуканье с Эллой, и про поцелуй, который теперь ощущался, как прощальный.

– Она на том чёртовом корабле, – отвернулась Тандри, притрагиваясь костяшками указательного пальца к увлажнившимся глазам. – Она уплыла от тебя. Прости, Тимоша…

Сестра сказала то, о чём я думал всю дорогу к ней, но не смел произнести вслух. Подлинная любовь, если вы знаете, сродни безумству, особенно в юности, так что моя твердила мне, что не всё ещё потеряно, что всё ещё может образумиться, что таких ужасов не бывает и что Василика, вероятно, решила пошутить и вернуться домой, то есть к моим родителям, одна. Почему одна? Ну, какая разница? Решила – и решила. Домой меня подвёз Альдор, который всю дорогу молчал и ни разу не поинтересовался, где моя спутница. Видимо, Тандри его предупредила. Пробежав мимо удивлённой матери в спальню Василики, я распахнул створку шкафа и обнаружил её рюкзак в целости и сохранности. На какое-то мгновение у меня отлегло от сердца и забрезжила слабая надежда. Тщетно: рюкзак оказался пустым. Я опустился на кровать, ещё помнившую её тело, и перед моим внутренним взором прошли одна за другой картинки подготовки к этому чудовищному по своей непредсказуемости предательству: вот Василика договаривается с Эллой, вот она перекладывает свои вещи к ней в сумки, вот мы приезжаем в порт, сидим в трактире, Элла с Василикой уходят, идут на корабль, Элла пропускает новую подругу по одному из пяти билетов и прячет, например, в своей каюте, возвращается, врёт мне, вместе с остальными забирает свои и Василикины вещи. Занавес. Я увидел всё это настолько отчётливо, что мне захотелось рыдать. Вошла мать. Я поднял на неё глаза, как в детстве, когда хотел, чтобы меня пожалели, и тихо сказал, что меня бросили. Не знаю, чего ей это стоило, но только мать сделала вид, будто ничего страшного не произошло. Не стала расспрашивать, как именно это случилось, просто присела рядом и обняла. Мне было очень плохо, так плохо, как никогда прежде. Я не мог взять в толк – почему? Почему она покинула меня? Ради кого? Я был почему-то уверен в том, что Василика любила меня вплоть до последнего прощального поцелуя. Сопровождая группу, мы не расставались настолько, чтобы у неё появилась хоть малейшая возможность, как говориться, затеять с кем-нибудь из ребят интрижку. Значит, сделала она это не ради кого-то, а ради чего-то? Но зачем?! Чтобы воспользоваться мной как трамплином и вырваться в большой мир, который, действительно, очень её ворожил, если вспомнить ещё все те наши разговоры в зилоте с Гордианом? При внешней несуразности подобной догадки, она сейчас представлялась мне наиболее вероятной. Через силу заговорил с матерью. Что мог, ей рассказал. Она подумала и согласилась с тем, что моей вины в произошедшем, скорее всего, нет. Василика мне ни с кем не изменила. Просто оказалась девушкой гораздо более импульсивной, нежели это можно было предположить. Но раз она так просто ради меня оставила отца, сказала мать, значит, в принципе она могла так же просто оставить и меня. Мы с ней пожалели о том, что нет в живых деда, который сейчас поделился бы с нами теми мотивами, которые двигали им, когда он садился на судно американцев и плыл невесть куда. Не сговариваясь, мы с матерью одинаково не верили в то, что он сделал это лишь из-за того, что напился и заснул. Очень может быть, что он придумал причину уже задним числом, а на самом деле просто прятался от всех, пока корабль ни ушёл от берега достаточно далеко, чтобы вернуться. Мать сказала, чтобы я заходил ужинать в трактир, погладила меня по голове и ушла. Я чувствовал себя так, будто нахожусь в полусне. Помню, что обнаружил себя на веранде у Кроули. Старик мне сочувствовал. Выходит, я успел рассказать ему о случившемся, хотя совершенно не помнил, как и когда. Он тоже меня отечески приободрил и сказал, что женщина в жизни мужчины – неизбежное зло, с которым плохо, а без которого – ещё хуже. В любом случае, успокоил он, жизнь на этом не кончается, у меня ещё будет много подружек и много разочарований. Но подружек всё-таки больше. Так что унывать совсем не стоит. Я ему поверил. Я очень хотел ему верить. Я снова чувствовал себя маленьким мальчиком, который одним глазком заглянул в мир взрослых и испугался увиденному. Я улыбался, соглашался, хотя на самом деле мне больше всего хотелось лечь и умереть. Передо мной была целая жизнь, но жизнь эта была теперь пуста. Я в одночасье перестал видеть смысл дальнейшего своего существования. Не подумайте, будто я задумал самоубийства на нервной почве – такого у нас на острове даже помыслить невозможно, поскольку мы верим в перевоплощения нашей истинной сущности, нашей «божественной искры», нашего «Я», а самостоятельно прервать жизнь, значит, прервать эти перевоплощения, прервать развитие и застрять в междумирье, застрять, возможно, на веки вечные, отказавшись от опыта новых жизней. Нет, такого я бы себе не пожелал даже если бы вся Фрисландия уходила под воду или на неё неотвратимо падал метеорит. Просто последние десять дней я успел настолько свыкнуться с мыслью, будто Василика вошла в мою судьбу, чтобы разделить её со мной, настолько уверовал в возможность постоянного счастья, что теперь, когда всё это рухнуло карточным домиком, я не знал больше, за что ухватиться и как эту потерю пережить. А главное – зачем? Мне повезло: Кроули был рядом, он за мной наблюдал и хорошо меня чувствовал. Когда я задал вопрос ему, он долго раскуривал свою трубку, косился на меня, а потом в свою очередь поинтересовался, помню ли я, как столько лет жил до встречи с моей прекрасной беглянкой. Я призадумался и вспомнил. Да, как-то жил, и неплохо жил, но ведь…