Хождение за три ночи - [11]

*  *  *

С Леной Антон и Алексей познакомились уже после училища, когда приехали в часть. Два молодых лейтенанта представлялись командиру полка вместе с военврачом — лейтенантом Еленой Терентьевой.

— У вас зеленые глаза в цвет формы? — спросил у девушки Антон.

— А у вас обоих серые — значит, вам в милицию надо было, — нашлась девушка.

В Лене не было режущей глаза красоты, но было какое-то внутреннее обаяние, та женственность, которая заставляет мужчин вздрагивать и провожать девушку глазами, угадывая в ней будущую нежную жену и заботливую мать. Еще говорят: от таких женщин исходят флюиды. Каштановые волосы, собранные в хвостик, немного изогнутые брови, придающие взгляду выражение легкого удивления, родинка на левой щеке, чуть вздернутая полная верхняя губа — почему-то весь ее образ увязывался в сознании Алексея с барышнями конца девятнадцатого — начала двадцатого века. Почему? Да кто ж его знает? И ухаживать за ней хотелось так, как делали это офицеры царской армии, хотя научиться подобному обхождению можно было только из книг и кино. Но Алексей, в отличие от Антона, у которого в училище был длительный роман с одноклассницей, вообще не умел ухаживать. При Лене он терялся, отводил в сторону взгляд, говорил несвязно и это резко бросалось в глаза окружающим. Что говорить: отец готовил его для поступления в семинарию, а не в военное училище, знакомые девушки изначально относились к нему с некоторым снисхождением, так, будто он уже был священником или монахом. Но ребята над его нерешительностью не посмеивались, потому как знали, что на татами ему может противостоять только Антон, а вместе они вообще непобедимы, потому что не сдаются. Так, за возлюбленную Антона Вику они уже бились с целой бандой из железнодорожного района; не победили, но и не проиграли. Противник, количеством восемь человек, вынужден был отступить, пообещав разобраться с двумя каратистами (тогда так называли всех, кто владел какими-либо навыками единоборств), но больше никто уже для решающей битвы не явился. Может и потому, что воздыхатель Вики не имел в этой группе серьезного веса. Так или иначе, Добромыслов и Смирнов прослыли в городе отчаянными сорвиголовами и пользовались уважением даже в среде приблатненных. Одного тогда не знал Алексей: как к этому отнесется отец, который в это время служил в маленьком храме где-то в нефтяном краю.

С Викой у Антона произошел разрыв, когда нужно было выбирать: ехать с ним в военную часть в уральское захолустье или оставаться в областном центре. Стать декабристкой она не была готова, тем более тогда, когда рушилась советская держава, а служба в армии считалась чем-то вроде пристанища неудачников и патриотов-идиотов, готовых за жалкие копейки оборонять никому не нужное государство. Они переписывались, но, в сущности, Антон был свободен. Поэтому в ухаживании за Леной он мог бы составить конкуренцию лучшему другу, но, заметив его «тихую» любовь, Антон быстро переквалифицировался в свата. С одной стороны, он всячески подталкивал друга к более активным действиям на любовном фронте, с другой — постоянно нашептывал Лене о чувствах Алексея. Но его друзья сближались очень медленно, как в дореволюционном романе.

— Ты, поди, еще у отца будешь благословения спрашивать? — сетовал Антон на друга.

— Буду, и венчаться надо... Если Лена согласится, — отвечал Алексей.

— Да она-то хоть завтра!

Так, наверное, прошел год. И действительно, Алексей получил благословение от отца и от матери. И когда, казалось бы, можно было назначать день свадьбы (хотели сразу после Рождества), грянула маленькая, но, как оказалось, долгая и кровавая война.

*  *  *

— Чай будешь пить? — спросила Ева.

Монах отрицательно помотал головой.

— Тебе, поди, иконы нужны, чтоб помолиться на сон грядущий? На кухне есть, чай и мы христиане. Там угол красный. Еще от деда. Иконы старые. У меня уж несколько раз просили продать.

Алексий последовал за Евой на кухню, где в углу напротив входа действительно располагался красный угол с лампадкой. Он быстро сходил обратно в гостиную, развязал свой мешок и достал оттуда небольшую бутылочку с лампадным маслом. Через пару минут ровный огонек уже высвечивал лики Спасителя, Богородицы и Николая Чудотворца. Монах встал на колени и склонил голову... Ева, глядя на него, как-то робко, словно стесняясь, перекрестилась. Последний раз она видела человека на коленях перед иконами, когда привезли цинковый гроб из Афганистана. Мать тогда молилась ночи напролет.

— Зачем? — спросила Ева.

— Раньше надо было! Когда там был! Будь он проклят атеизм ваш липовый! — в сердцах выкрикнула мать.

*  *  *

Никогда Алексею не снились Антон и Лена, может, потому, что молился он о них усердно. И кто знает, может, и они молились о нем там. Не видел он во снах разорванной в клочья командно-штабной машины, не видел успевшего выскочить, но скошенного очередью водителя, обнявшего перед смертью горящее дерево, не видел катящегося в его сторону дымившегося колеса, перескакивавшего через куски человеческих тел... Не видел он Антона и Лену в скоротечных сумбурных снах, о назначении которых гадать не пытался. Зато часто видел привалившегося к стене солдатика, бушлат которого перемешался с кровью и телом. В последние свои минуты он смотрел на мир удивленным, ничего не понимающим взглядом, в котором угасал главный вопрос. Это была ни гримаса ужаса или боли, это был именно вопрос — вопрос ко всем. Рот его открывался, чтобы безуспешно захватить разорванными легкими воздух. Вспомнилась тогда первая в жизни осознанная наступающая смерть — лещ на траве — жабры и мертвеющий взгляд. В какую воду столкнуть солдатика, чтобы он смог дышать?