Хождение за три моря - [163]

— Оставьте луки! — предупредил своих спутников Афанасий.

И тут случилось необыкновенное. Услышав глухой голос, медведь вдруг радостно рявкнул, опустился на землю и, по-щенячьи взвизгивая, смиренно подполз к Афанасию, который пристально смотрел на него, сойдя с коня и передав поводья Варваре. Лошади под седоками фыркали, пятились.

Медведь подполз к Афанасию, оставив в траве широкую борозду, поднял голову и робко лизнул протянутую ладонь человека. Тот отечески погладил его, ласково произнёс:

— Ну, топтун, дождался. Вот я и вернулся домой.

Бурый что-то проворчал дружелюбно и вновь лизнул старческую тёмную руку.

— Где же твой друг — леший? — спросил Афанасий.

Медведь встал, встряхнулся и направился к темнеющему ельнику, непрестанно оглядываясь, давая знать человеку, чтобы он следовал за ним.

Лесное чудовище поджидало их на прогалине. Поза его была мирной, хотя на широченных покатых плечах гиганта вздыбилась бурая шерсть. Огромные руки свисали ниже колен, пристальный горящий взгляд не выражал ни ярости, ни недовольства. Какое-то время Афанасий и леший молча и внимательно смотрели друг на друга — два отшельника, отныне связанные одной судьбой. В глазах гиганта вдруг промелькнуло нечто, похожее на сочувствие, он шумно вздохнул, шагнул в сторону, как бы освобождая дорогу, шагнул ещё раз, поверх кустов бросил прощальный взгляд через плечо и скрылся в ельнике.

— Иди, топтун, погуляй, — велел Афанасий.

Когда Бурый ушёл в лес, отшельник вернулся к спутникам, изумлённо взиравшим на происходящее. Он снял с плеча походную сумку, протянул её Степану со словами:

— Отдай князю Семёну Ряполовскому или дьяку Василию Мамырёву. Они знают и ждут. Скажите им, что Хоробрит умер.

— Окстись, Афонюшка, что ты удумал! — вскрикнула Варвара.

— Лес зовёт меня.

— Дак сынок у тебя малой!

— Боярин Квашнин его взрастит. Он поклялся мне в этом. Я здесь останусь. Для людей я умер, — повторил он бесстрастно. — Вам лучше уехать сейчас, солнышко опускается, скоро здесь духи соберутся. Прощайте! Коня заберите с собой.

Гридя увещевающе сказал:

— Вижу, ты изнемог, Афонюшка, но потерпи ещё трошки, до Москвы несколько переходов осталось, скоро жену обнимешь, сыночка, радостью вылечишься. Не можно тебя здесь одного оставить, погоня идёт следом.

— Умрёшь, кто тебя похоронит? — добавил Степан, соболезнующе покачивая головой.

— Уезжайте. Возвращаться не смейте.

Он сел под старым дубом-великаном. Друзья с ужасом смотрели, как Афанасий на глазах превращался в дряхлого старика. Полосатый бурундук, посвистывая, взобрался к нему на колени, словно на пенёк, поднялся на задние лапки и стал умывать свою мордочку. Юркая белка спустилась вниз, прыгнула на плечи старика. Отшельник что-то бормотал, с отсутствующим видом, но вскоре его запавшие глаза открылись, увидя, что его спутники не решаются тронуться с места, он прощально махнул рукой, закрыл глаза и больше их не открывал.

Гридя переглянулся со Степаном, вздохнул, сказал плачущей Варваре:

— Раз так надо, поедем!

— Не по-христиански же! — взмолилась Варвара.

Гридя только сморщился и, не оглядываясь, поехал прочь. Степан и Варвара последовали за ним.

Стоит посередине поляны чудесный дуб-великан. Чужому глазу он видится обыкновенным. Только очень старым. Но говорят сведущие люди, что посередь него труба тянется от царства небесного к царству подземному, а в той трубе молонья сверкает — это и есть ось мира. Умрёт дуб, сгинет и мир.

Потому лесу и нужен Хранитель.

Затих на северной стороне поляны топот копыт. Тени от деревьев вытянулись, достигли берёзок-красавиц, кроны их нежно зарозовели в закатных лучах солнца. Вышли на поляну олени, стали мирно пастись возле замшелого валуна, на боку которого виднелся древний круг с расходящимися от него лучами. Знак Перуна. Под валуном, невидимые в земляной темноте, бьют два родника — с живой и мёртвой водой. Ещё говорят знающие люди, что родники раз в сто лет выступают на поверхность земли, а затем вновь скрываются. Успеешь набрать в это время живой и мёртвой воды — твоё счастье.

Опять послышался топот лошадей, но уже с южной стороны. На поляну выехали всадники в татарских одеждах. Увидели Афанасия. Пропели стрелы в темнеющем воздухе. Олени унеслись прочь. И вдруг вечернюю тишину нарушил громовой рёв. Два огромных существа выскочили к дубу и бросились на всадников. Те стегнули лошадей, поскакали назад, скоро рёв и крики замерли в отдалении. И тогда между берёз мелькнул человек, и на поляну вышел древний старик-волхв. Из-под замшелого валуна пробивались две струйки, исчезая в траве. Волхв приблизился к Афанасию и обрызгал его мёртвой и живой водой.

Дуб поскрипывал, словно что-то шептал. В складках мощной коры копошилась лесная мелочь. Мгновения текли. На поляне потемнело, но вскоре её залил лунный свет, словно накинули на неё серебристое покрывало. В неестественной тиши замершей на полушаге природы у подножия дуба сидел юноша.

Жернова времени остановились. И родился Зов, неслышный и гремящий, идущий ниоткуда и со всех сторон; он усиливался, заполнял всё пространство, вплетаясь в хрупкую ткань тишины.

И повинуясь нарастающему Зову, на поляну тонкими белёсыми струйками полезла навь.