Хождение за три моря - [132]

Хоробрит долго раздумывал над предложением маленького визиря. Оно было заманчиво, что и говорить. Но только в том случае, если Малик Хасан не ошибался. Хоробрит был уверен в обратном. Малик Хасан знал много, гораздо больше Махмуда Гавана, но Хоробрит знал ещё больше. Прежде чем отправиться в завийю, он навестил своих друзей Чанакью и Вараручи. И те подтвердили, сославшись на осведомлённых людей, что Махмуд Гаван никогда не победит махараджу Вирукпашу.

— Об этом догадывается и сам великий визирь, — объяснил Вараручи. — Но ему некуда деваться. Благородство не позволит ему сослаться даже на нездоровье. После поражения дни великого визиря будут сочтены. Но ошибается и Малик Хасан, считая, что после крушения великого Махмуда Гавана наступит его торжество. Наоборот, после этого его судьбой станут сплошные горести, ибо все индусы помнят, что он брахман, предавший Индию![176]

Ночь после возвращения из Парвата Хоробрит провёл в объятиях Зензюль. Хозяин завийи стал необычайно любезен с Хоробритом, даже не стал напоминать о пятидесяти потерянных футунах, лишь изредка горестно вздыхал. Он отвёл русичу лучшую комнату, кормил бесплатно его и Орлика, выжидая, не изменится ли расположение к чужеземцу сильных мира сего.

Муртаза-мирзу Хоробрит в Бидаре не встречал, возможно, тот старался не попадаться ему на глаза. Но ощущение опасности у Хоробрита не проходило. Случай, происшедший с жеребцом сотника, подтвердил догадку Афанасия, что Муртаз-мирза всё-таки следит за ним. Через несколько дней после возвращения в Бидар он продал на конном рынке жеребца знакомому вайшье за шестьдесят футунов. Цена устраивала обе стороны, хотя сильная лошадь стоила самое малое сто футунов. Через седмицу вайшья явился к Афанасию и заявил, что жеребца украли, увели ночью прямо из конюшни, да ещё дверь выломали. По словам вайшьи, лошадь увёл человек, которого она привыкла слушаться. Чужих к себе жеребец бы не подпустил. Это был намёк на то, что увести коня мог только русич. Пришлось отправиться к судье, которого знала Зензюль и называла единственным неподкупным и честным во всём Бидаре.

Старичок-судья внимательно выслушал вайшью и попросил назвать приметы купленной лошади. Когда тот назвал, судья велел привести стражника, охранявшего ворота Бидара в день кражи. Тот вспомнил, что рано утром на этом жеребце из города выехал человек в лохматой бараньей шапке.

— Лошадь та самая — рыжеватая в подпалинах, с красной гривой. Всадник же по обличью татарин.

Поняв, что это был не кто иной, как Муртаз-мирза, Хоробрит рассказал о встрече в ущелье, объяснив, что это его враг, который гонится за ним от Астрахани, что, победив противника, он сохранил ему жизнь и деньги, но взял жеребца.

— Чего только не случается в жизни, — выслушав, заметил судья. — Кто может подтвердить твои слова?

— Визирь султана Малик Хасан.

Судья задумался, покачивая головой, то наматывая на кулак белую бороду, то засовывая её в ноздри. Толстяк вайшья, видя это, громко засмеялся. Судья покосился на него, расправил бороду, спросил, были ли при продаже лошади свидетели.

— Да, были. Все они тут.

Судья спросил у свидетелей, как обстояло дело. Те рассказали, что русич и вайшья хлопнули в знак заключения сделки по рукам, купец отсчитал русичу цену жеребца, передал ему деньги, а тот отдал купцу поводья, и вайшья повёл жеребца домой.

— Лошадь пошла за ним спокойно? — спросил судья.

— Да. Не рвалась, не металась. За воротами купец сел в седло и поехал домой верхом.

— Так, так, значит, сделка была честной, — заключил судья и спросил у вайшьи, весёлый ли он человек.

Удивлённый толстяк ответил, что смеётся, когда находится в хорошем расположении духа.

— Значит, и сейчас ты рассмеялся по этой причине? — спросил судья.

Вайшья смутился, пробормотал, что не совсем так, просто он увидел смешное.

— Тебе показалось смешным то, что я засовываю бороду себе в ноздри?

Вайшья опять рассмеялся. Улыбнулись и присутствующие. Судья вдруг сказал:

— Я впервые вижу истца, которому весело в суде после того, как у него совершили столь крупную кражу. Значит, вайшья беспечный человек. Лошадь увели из конюшни по твоей собственной вине. Её следовало лучше охранять. Твой иск отклоняется, почтенный!

— Сделка была нечестной! — спохватившись, завопил толстяк. — Он продал мне чужую лошадь!

— Ты это, почтенный, можешь доказать?

— Русич сам сказал, что отобрал лошадь у какого-то татарского сотника! Разве это не грабёж?

— Это считалось бы грабежом, если бы сотник пришёл в суд и заявил, что у него отобрали жеребца. Но он этого не сделал, следовательно, сам не считает, что его ограбили, — назидательно заметил судья. — Ваша сделка, заключённая при свидетелях, честная, а потому повторяю: твой иск отклоняется.

Старый судья и на самом деле оказался человеком справедливым.

Слух о скором походе на Виджанаягар подтвердил Хоробриту сам Махмуд Гаван при новой встрече, которая на этот раз проходила с глазу на глаз.

— Я хочу, русич, чтобы ты понял неизбежность происходящего, — сказал Махмуд Гаван. — Моя воля ничего изменить не может, равно как и воля султана. Я вижу, в твоих глазах мелькнуло сомнение. Причина его понятна: ты убеждён, что властители начинают войны по собственной прихоти, ими двигают страсти, включая и тщеславие. Но это верно лишь отчасти. Представь себе, дорогой Афанасий, что все когда-либо существовавшие и нынешние правители обладали и обладают сходными пороками. А что это так, не приходится сомневаться. Но это же значит, что войны будут длиться до тех пор, пока у большинства властителей присутствуют воинственность и жажда славы. Прошлые стремления переходят в нынешние привычки. Создаётся порочный круг, из которого ни одному властителю не выбраться. Неважно, защищается он или нападает, важно, что он постоянно воюет. Если он не нападает сам, то должен защищаться. Но поскольку последнее гораздо хуже, то чаще предпочитают нападать. Как при таких условиях сохранить мир? Если бы даже юный султан Мухаммед хотел исключительно мира, то есть не нападал бы ни на кого из соседей, то вынужден был бы обороняться. Я хочу сказать, что причина войн гнездится в душах людей, а не во внешних обстоятельствах. Те лишь подталкивают. Или отсрочивают. Но не устраняют. Если наш мир таков, то изменить его может единственное — опасность взаимного уничтожения. Но я даже не пытаюсь предугадать, когда это произойдёт. Ясно, что только после чудовищного истребления народов, а до этого мы будем такими, какие есть.