Хождение за камень - [4]

***

Заканчивая эту повесть, остается сообщить о трагической судьбе Щавея Травина Скрябина, с которым тесно переплелись пути моих предков. Обласканный государем за Югорский поход, он в качестве ближнего боярина неотлучно находился при его сыне Василии Ивановиче, втайне обещавшего ему после смерти отца возродить в Москве чин тысяцкого, упраздненного Дмитрием Донским после казни боярина Ивана Вельяминова в 1374 году на Кучковом поле. Возглавив поход для освобождения западных земель Руси, Иван III отзывает Василия из Твери, где он находился в качестве наместника великого князя Московского. Указом государя в качестве думных бояр при его сыне Василии в Москве оставались князья Василий Иванович Косой-Патрикеев и Иван Иванович Хруль-Палецкий, бояре Сверчок-Сабуров, Истома-Пушкин, Афанасий Яропкин, Щавей Травин Скрябин. В помощь им определялись дьяки Андрей Майко, Василий Долматов и Федор Струмилов. Но в конце 1491 года, неожиданно для всех, Иван III назначает наследником престола своего внука Дмитрия, родившегося от брака Ивана Младого с Еленой Волошанкой, дочерью молдавского государя Стефана III. Это вполне устраивало старое русское боярство, которым не по душе были все новшества, привезенные второй женой Ивана III Софьей Фоминишной, бывшей византийской принцессой: Софьей Палеолог. Люди менее родовитые и знатные, потерявшие свои вотчины удельные князья, дети боярские и дьяки были за Софью и Василия. Они и организовали заговор. Несмотря на принятые меры секретности, слухи о существовании заговора достигли сторонников Дмитрия. Князь Петр Хованский-Ушатый донес великому князю, что "дьяк княжича Василия Ивановича Федор Струмилов с братом Ивана Руна Московского Андреем Поярковым, да боярином Щавеем Скрябиным сыном Травиным норовят извести княжича Дмитрия Ивановича, а Василию Ивановичу отъехать в Вологду и поднять все северные земли с Новым Городом, чтобы потребовать от великого князя пересмотреть свое решение в пользу Василия". Следствие по этому делу государь возложил на боярина Ивана Федоровича Товаркова, возглавляющего при Иване III тайный сыск на Руси. Великие нечеловеческие муки выдержали арестованные. Но ни пылающие на жаровнях угли, что подкладывали под стопы ног подручные Гречновика, ни раскаленные щипцы, которыми они вырывали из дымящегося человеческого тела куски мяса, не пополнили список заговорщиков. "За злоумышление и сговор израду содеять государю и внуку, за воровство перед государем и измену Руси, тайный государев суд постановил казнить шестерых осужденных лютой казнью на Москва-реке". Привести приговор в исполнение было поручено боярину Товаркову, в помощь которому был определен князь Василий Холмский. Князю Ивану Юрьевичу Патрикееву было приказано через воевод оповестить все московские полки о казни злодеев. 29 декабря 1491 года, несмотря на просьбу митрополита Симона помиловать осужденных, отправив их в наказание за содеянное в отдаленные монастыри, Иван III, оповещенный боярином Товарковым, что на Москву идут в полном вооружении полки сына князя Ивана Палецкого и двоюродного брата Щавея Репня Скрябина, повелел срочно казнить осужденных. Во главе передового отряда одного из полков, выступивших для освобождения заговорщиков, шел старший внук Тренко Андрей. После похода на Югру, расставаясь с другом, поклялся Щавей закрепить кровными узами возникшую в далеком детстве дружбу. Эта клятва воплотилась в счастливом браке Тренко Андрея Протасова с внучкой Щавея Марфой Романовной. Казнь состоялась тайно, в присутствии немногочисленных лиц, вблизи Чушковых Тайницких ворот. Утро третьего дня Рождества Христова выдалось мрачным. Ветер гнал холодные снежные тучи, заставляя поеживаться от непривычного холода стоявших бояр и дворцовых дружинников. Снежная пороша таяла на лицах распятых для казни людей, скапливаясь на бородах и усах. О чем думал Щавей в последние минуты жизни? О днях юности, о походах, о великой милости государевой, что заменил лютую казнь ему, князю Хрулю Палецкому, а также дьякам Федору Струмилову и Владимиру Гусеву на простое отсечение головы. Может, прислушивался - не дрожит ли скованная морозом земля под мерной поступью спешащих на выручку полков, о чем коротенькой запиской известил кто-то из приближенных находящегося под стражей княжича Василия. Не успели полки подойти к ощетинившейся заставами Москве. Известие о казни, свершившейся в неделю светлого Рождественского праздника, встретило их на подходе к Можайску. Дико закричали распятые на колесах Афанасий Яропкин и Андрей Поярков, когда по сигналу Товаркова палачи отсекали им руки и ноги. Это было последнее, что услышал Щавей. Удар - и отлетевшая голова окрасила снег в ярко-красный цвет. Распятое на колесе тело выгнулось и замерло навечно. На мгновение выглянуло солнце, осветив ярким светом казненных, и скрылось за толстым слоем облаков. Ветер завыл, бросая в глаза собравшимся хлопья снега, заставляя их отворачиваться от изуродованных палачами тел. Однако торжество Елены и Дмитрия и унижение Софьи и Василия продолжалось недолго. В 1499 году открылся заговор среди бояр, поддерживающих Елену. После расследования дела князей Патрикеевых и Ряполовского приговорили к смертной казни. По просьбе духовенства Иван III помиловал отца и старшего сына Патрикеевых, заменив смертную казнь на ссылку в далекий северный монастырь. Голова князя Семена Ряполовского скатилась с плахи на лед Москва-реки. Елена и Дмитрий были заключены под стражу. 14 апреля 1502 года по благословению митрополита Симона Василий был торжественно посажен на великое княжение Владимирское, Московское и всея Руси Самодержцем. Заговорщики были реабилитированы, сыновьям возвращены добрые имена их отцов и изъятые наделы. Шли столетия. Багровыми рассветами озаряли Русь нашествия вражеской силы. Уходили вороги, вставала и поднималась из пепла пожарищ моя Русь. Умирал и воскресал Перун, рассеивая молниями тучу-гробницу, давая путь весне-Ладе, умывающую Русь вешними водами. Трудом предков вставали на Руси новые города. Уже новыми маршрутами шли в поисках лучшей доли неутомимые русичи. ...Шло лето 1957 года. Небольшой катер, тащивший на буксире баржу с передвижной буровой установкой, несколько раз чихнув двигателем, остановился, уткнувшись носом в правый берег Оби. Впереди виднелось устье большой реки, медленно несущей свои темные оды от восхода солнца. Это был Вах. Я сошел на берег. Лучи летнего теплого солнца, отражаясь от воды, слепили глаза. Отставшие на воде комары с радостным писком облепили лицо и руки. Медленно, разводя большую волну огромными колесами, прошел мимо меня, направляясь к районному центру Ларьяк, каким-то чудом еще державшийся на воде рейсовый пароход "Баррикадист". Успокоилась река, ушла набегавшая на берег волна, и вновь наступила тишина, такая же, что была, когда мои далекие предки-устюжане останавливались здесь на отдых. Я вижу, как вглядываются они из-под натруженных веслами ладоней в окружающую даль, как колышутся на обской волне, с опустившимися в ожидании ветра парусами, большие лодьи. Как блестит в лучах солнца оружие, темнеют заботливо укрытые от речных брызг ручницы-пищали. Впереди у них был долгий путь через неизведанные пространства Сибири и Дальнего Востока. Спустя половину тысячелетия, я - потомок тех устюжан: Протасовых, Созиновых, Пестовых, Татариновых, ратным трудом которых приращалось величие Руси, тех, что пройдя через все невзгоды пути, вышли на берега Великого Океана, стою здесь - на берегу Великой сибирской реки. Черными точками мелькали над водой стрижи. Они то проносились, чуть не задевая ее темную гладь, то взмывали вверх и исчезали высоко в небе. Может это были души тех устюжан, что, захлебываясь кровью от вражеских стрел, остались лежать в этой далекой земле. Вскоре защелкает пускач и затрещит двигатель буровой установки. Мерцающий свет ее лампочек отодвинет ночную темноту. Я вернулся к тебе, Югра!