Хождение по квадрату - [33]

— И что произошло?

— Я подумала, он издевался.

Я поднажал:

— И что вы ответили?

— Ничего особенного. Вначале вроде как посмеялась над ним, — ответила она виновато. — Он продолжал ко мне приставать, и я его послала. Но этот псих все повторял, что любит меня. Он собирался доказать это мне, взяв на свой выпускной вечер. Как будто я хотела туда пойти. Я сказала ему, чтобы он убирался к черту.

Тина рассказала, что вскоре после этого сделала аборт, добавив в шутку, что в больнице можно назвать ее именем палату. Но меня это не рассмешило. Она была полна решимости не становиться мамой мотоциклистов в буквальном смысле слова. Патрик пытался встретиться с ней до операции, но она сумела его отвадить, а после аборта он потерял к ней интерес. Надо сказать, это меня не слишком удивило.

Я поблагодарил ее за потраченное на меня время. Она не поблагодарила меня за пиво, начала было мне говорить, что, когда встречу в следующий раз Терезу, могу передать ей… Но я объяснил, что вряд ли когда-нибудь снова ее увижу.

— А пошел ты вместе с ней! — Она усмехнулась и снова нырнула под стойку.

Хэнк пожал плечами. Я в ответ сделал то же самое. Трое игроков засмеялись и затрясли головами. Когда я ушел, воцарилась прежняя скука.

6 февраля 1978 года

Завороженный игрой теней, плясавших на стене, я никак не мог решить, когда должен зажечь поминальную свечу по отцу, вспоминая раввина с завязанными глазами, бросающего игрушечные дротики в календарь. В этом году дротик угодил в пятое февраля.

Конечно, мне полагалось зажечь свечу на закате, но я в это время находился где-то между «Свиньей Генри» и шоссе, ведущим к дому, и я пропустил нужное время. Но особой вины не испытал. Мой отец умер пять лет назад. Мое отношение к сверхъестественному не совпадало со взглядами телевизионного шоу «Сумеречная зона». Я не представлял своего папу с ангельскими крылышками, деловито сверяющегося со списком поминальных свечей. Я представлял его лежащим в гробу. А списки — это для Санта-Клауса. Когда я приходил к нему на могилу, я и то не разговаривал с могильным камнем.

Раздался телефонный звонок. Я знал, что это Арон. Дважды в год, утром, после предусмотренного расписанием зажигания поминальной свечи по нашим родителям, Арон обязательно звонил, чтобы сурово отчитать за забывчивость. Нет чтобы позвонить накануне, чтобы я не забыл!

— Да, — ответил я сразу, — я зажег эту дурацкую свечу.

— Очень хорошо. Ты покаялся в своих грехах перед Господом и признал Иисуса Христа своим Спасителем?

— Салли? Господи, извините меня, — ответил я автоматически. — Я подумал, что это мой брат.

— Шутки в сторону.

— Что случилось? — удивился я.

— Мы нашли свидетеля, который видел его вчера.

Мне не пришлось спрашивать, о ком говорит Салли.

— Где?

Он не ответил.

— Сейчас пойду выяснять. Хотите составить мне компанию?

— А вы как думаете?

— На этот счет есть правила, — предупредил он меня.

— Как всегда, мелким шрифтом. Продолжайте.

— Семья не должна знать, пока я не проверю этого парня. Мне не хватает только жалобы отца, если это ложная тревога. Если мы убедимся, я сообщу семье. Так что я говорю — вы слушаете. Я просто оказываю вам любезность. Не злоупотребляйте, понятно?

Я согласился на его условия. А какой у меня был выбор? Я записал адрес и указания, сверил часы и сказал ему, чтобы он дал мне сорок минут. Он сказал, что дает полчаса.

Хобокен выглядел как вытянутая буква Т через Гудзон из Манхэттена и был известен всему миру как место рождения Фрэнсиса Алберта Синатры. Несмотря на любовь к Синатре, я там никогда не был. В первые несколько минут после выезда из нью-джерсийского конца Холланд-туннеля местность кажется совершенно подходящей для размещения еще одного клуба в духе «Свиньи Генри». Но Хобокен — совсем другое дело. Узкие улицы с домами из красного кирпича и коричневого камня, старинные лавки, торгующие сладостями и национальными деликатесами, придавали Хобокену облик старого Бруклина или Бронкса до того, как Роберт Мозес^[21] уничтожил этот дух.

Найти № 326В по Девятой Восточной улице было гораздо проще, чем место для стоянки. Я проехал мимо этого здания. Перед домом нетерпеливо расхаживал Салли, поглядывая на часы. В квартале от здания мне удалось втиснуть свой автомобиль между стоявшими там машинами, он сильно выдавался на проезжую часть, так что машина размером больше «фольксвагена» уже представляла для него опасность.

Проезжая мимо и идя навстречу Салли, я задавал себе вопрос: в чем секрет особого отношения ко мне со стороны этого детектива? Только он из всех имеющих отношение к делу показал мне новую фотографию Патрика Малоуни. Ну, хорошо, может, он в долгу у Рико и полагает, что, показав мне фотографию, покроет часть своего долга. Потом Салли вызывает меня на Гоуэнус-канал, чтобы я взглянул на утопленника. Мне хотелось верить, что Салли желал отплатить мне за обед в «Бларни Стоуне». Но почему он позвонил на сей раз? Я не понимал, что он должен мне на этот раз, особенно после того, как я не поделился с ним найденной мной информацией.

Мой папа любил говорить: может, я неразговорчив, но я не дурак. Намеренно или нет, Салли смело выступал против кого-то, желающего меня использовать. Но зачем? Я вспомнил мотоциклистов, играющих в покер, и замечание Фрэнсиса Малоуни, что он пускает в ход мелкие карты, когда ничего другого не остается. Мне пришла в голову нелепая мысль, что мы с Салли и другие следователи сидим за карточным столом и Салли все время показывает мне свои карты. Но меня беспокоят те, которых я не вижу. Мой папа никогда не говорил ничего вроде «дареному коню в зубы не смотрят», но я все равно об этом подумал, когда Салли с нетерпением усмехнулся, увидев меня. Я пожал ему руку.