Хождение к Студеному морю - [69]

Жалея собак, скитник то и дело спрыгивал с нарт и шел рядом, держась за дугу барана. Порывы ветра тем временем слились в беспрестанный шквал. Снег кипящей лавиной несся на высоте человеческого роста. Ветер трепал, рвал камлейку, сбивал дыхание, леденил лицо. Собаки, чтобы противостоять его напору, вытягивали головы вперед, иногда тыкаясь от усталости мордами в снег. В густых зарядах Корней даже не всегда различал их напряженные спины. Хотя лайки необычайно выносливы, было заметно, что и им тяжело.

Первоначальный ужас перед стихией у Корнея сменился боевым настроем. Пурга так раззадорила его, что он упрямо продолжал гнать упряжку. Заразившись одержимостью хозяина, собаки тянули изо всех сил.

Потрясенный мощью бури, Корней прокричал:

– Давай, давай! Посмотрим, кто кого!

В этом вопле слышался не страх, а восторг перед буйством стихии.

Чем опасней была обстановка, тем энергичнее и собраннее становился он. Однако напор пурги все возрастал и в конце концов принудил остановиться.

Натягивать палатку или строить «берлогу» было невозможно. Воткнув остол поглубже, Корней достал застывший коробом спальный мешок. С трудом забравшись в него, ужом зарылся в снег за нартами. Не распряженные, облепленные намерзшим снегом собаки, барахтаясь, зарылись там же, где стояли.

Над путешественником быстро вырос сугроб. Из-за нехватки кислорода в заметенном мешке сон был поверхностным. Дыхание с каждым часом учащалось, мышцы ног то и дело стягивала болезненная судорога.

К счастью, низовые метели непродолжительны. Где-то часа через три в сплошной рев начал вплетаться свист – явный признак ослабления ветра. Когда он совсем захирел и стал слышен лишь шорох поземки, скитник пробил наметенный над ним полуметровый сугроб. На юго-западе гас, зажигая звезды, багровый закат. Можно откапывать нарты, кормить собак и трогаться в путь. Корней напрасно надеялся, что не придется возиться с упряжью: один из псов сжевал кусок потяга – кожаного ремня, к которому попарно прикрепляются персональные лямки. Пришлось попотеть с его починкой.

И снова бескрайняя тундра, освещаемая неживым светом луны. Отдохнувшие лайки, несмотря на урезанную пайку, бежали бодро. Корнею оставалось, балансируя телом, не допускать опрокидывания нарты на ухабах и поворотах. Собакам было тяжело, лишь когда выезжали на рыхлый снег, наметенный в затишках. На таких участках они не бежали, а барахтались, часто перебирая лапами, утопая по брюхо.

Гуляющие всю зиму по тундре ветра спрессовывают снег застывшими волнами-гребнями: переменится ветер – вместо старых заструг наметает новые, уже в другом направлении. И так за зиму много раз. Эта пурга намела высокие, далеко отстоящие друг от друга гребни, и лайки с радостным визгом ныряли то вниз, то пушистыми шарами взлетали с разгона наверх. Полозья нарт оставляли на плотном снегу лишь едва заметные бороздки.

Оглядываясь, Корней видел, что за ними тянется белесоватая полоса: капельки влаги от дыхания разгоряченных собак тут же застывали, образуя длинную ленту. Она «ломалась» и рассеивалась, как только начинал тянуть ветерок.

Застывшее пространство над тундрой оживлял зловещим «Ка-ааа!» лишь низко летящий ворон с побелевшими от мороза бакенбардами. Он тоже оставлял за собой едва заметный след парка. На промороженной земле бодрствовали одни песцы да лемминги – серые короткохвостые грызуны размером с детскую варежку, с темно-коричневой полоской на спине. Разыскивая стебельки и корешки, они без устали прокладывают в снежном покрове ходы, а невидимый на снегу белый песец охотится за невидимыми под снегом грызунами.

А вон и белые куропатки в ложбинке закопошились – тоже проголодались за время ненастья. Заметив упряжку, они беспокойно завертели маленькими на непомерно массивном туловище головками. Взмах крыльев, и стайка унеслась белым облачком. Вдогонку им ринулась с бугорка привидением полярная сова.

На востоке показалось несколько обособленных холмов. Между ними проступал какой-то темный силуэт – неужели избушка?

Точно, избушка! Взъерошенный столб дыма извещал – жилая. Какая удача! Корней от радости завопил во все горло псалом «Живый в помощи».

Приближение упряжки местными собаками было встречено яростным лаем. Правда, хвосты при этом дружелюбно виляли. Шумели больше для порядка. Корнеевские вяло отбрехивались.

Скитник затормозил метрах в десяти от ладно срубленного зимовья. Как только ремни на натуженных плечах лаек ослабли, они уставились на хозяина – мол, быстрей снимай шлейки! Корней встал с нарт, с трудом разгибая ноги и спину – от долгой езды мышцы одеревенели.

На поднявшийся гвалт вышел с карабином в руках кряжистый детина с пушистым, дважды обернутым вокруг шеи шарфом из лисьих хвостов. Щуря глаза, он с подозрением разглядывал неуклюжую фигуру в камлейке. Придя к выводу, что путник не из варнаков, протянул руку:

– Олег.

– Корней, – ответил тот, чуть шевеля стянутыми стужей губами.

– А по батюшке? Я ведь, поди, в сыновья вам гожусь.

– Корней Елисеевич.

– Давненько у меня гостей не было. Токмо охотовед иной раз навещает… Отряхайтесь и заходьте, – промысловик подал висевший у входа обрезок оленьего рога.