Хождение к Студеному морю - [37]

Люди сразу стали приветливее, разговорчивее, веселее. В кают-компании зазвучал смех. Еще бы! За два месяца все устали от тьмы. Степень радости зимовщиков может оценить лишь тот, кто изо дня в день, из недели в неделю не видел солнечного света.

Механик, отрастивший за время полярной ночи бороду, наточил на силке бритву и, намылив лицо, сбрил ее.

– Ух ты! Тебя, Федор, не узнать. Помолодел лет на десять, – воскликнул капитан, когда тот вошел в кают-компанию.

– А по-моему, борода ему очень даже шла. Солидности придавала, – откликнулся радист.

– И то верно! Как можно сбривать бороду?! Она же Божий дар. Летом от нее прохладно, зимой тепло, – поддержал скитник.

* * *

В один из вечеров Корней, как всегда, заглянул к Василию в радиорубку.

– Вася, давно хотел спросить. А сам-то как, веришь в Бога?

– Не знаю. Вроде нет, а когда задумаюсь о своем удивительном спасении, начинаю сомневаться. Ведь вся моя семья погибла в Харькове в самом начале войны, а меня кто-то отвел от смерти. – Сказав это, Василий словно ушел в себя.

Корней, выждав паузу, осторожно поинтересовался:

– Как это случилось?

– Очень странная история. Мы обедали на веранде, когда громко постучали в ворота. Мать сказала «Василь, сбегай, отвори». Открываю, а за воротами никого. Я даже вышел на улицу – ни души! И в это время противно завыло… Очнулся в больнице весь в бинтах. Соседка, пришедшая навестить, сообщила, что мои погибли, от дома одна воронка. Она же и определила меня в детский дом. С ним меня эвакуировали в Горький. Там, в речном, выучился на радиста.

– Тебя, я думаю, ангел-хранитель спас.

Через пару недель Корней, утомленный стесненностью судна, решил съездить на подаренных Алдунканом оленях к якутам, живущим на левом берегу километрах в сорока вверх по Лене. Когда осенью проплывали это место на пароходе, видели на бугре их балаган. Якуты еще долго махали им.

Чтобы добраться без ночевки, выехал пораньше. Застоявшиеся важенки, услышав команду «Га! Га!», легко сдернули приставшие к снегу нарты и помчали Корнея мимо крутых берегов. Снег на реке не везде был плотным, но олени бежали, почти не проваливаясь. Их выручали необыкновенно широкие копыта. Они у северного оленя почти вдвое шире, чем у любого другого вида оленей. Причем, еще широко раздвигаются.

Защищаясь от летящих из-под копыт комочков снега, Корней обмотал голову шарфом.

Световой день прибавил незначительно – через два часа небесный свод вновь стал чернеть. Чтобы он не рухнул на землю, кто-то невидимый принялся беспорядочно вбивать в него серебряные гвоздики, и, к радости скитника, забегало беззвучное холодное пламя. Сполохи малинового света постепенно разгорались, и вскоре небо заполыхало восхитительным небесным пожаром.

К наполовину занесенному балагану скитник подъехал, когда сияние разгорелось в полную силу. Судя по присыпанным порошей следам, хозяева ушли на лошадях вверх по ключу несколько дней назад. Дверь не заперта – люди в этих краях не знают, что такое воровство.

– Думаю, якуты не обидятся, если заночую у них, – рассудил Корней, отряхивая с капюшона бахрому наросшего инея.

Войдя в жилую часть балагана, Корней перекрестился: «Прости, Матерь Божья, за самочинство». Зажег лампу, затопил печь, поставил на плиту набитый снегом чайник. Когда помещение прогрелось, снял меховую одежду и развесил ее на жердях. Оглядевшись, увидел на бревенчатой стене рядом с висевшим на колышке ружьем икону. Такую темную, что не различить, кто на ней изображен.

Ужинал прихваченными в дорогу лепешками и олениной. Перед сном набил чрево печурки сырыми поленьями и улегся на прогревшемся кане.

Утром, пока пил чай, размышлял: ждать хозяев здесь или поехать по их следам?

«Оставаться без нужды в чужом жилище неприлично да и неизвестно, сколько просидишь, лучше поеду», – решил он, надевая малицу.

Выехал, чтобы не плутать и видеть, куда ведут следы, с восходом солнца. Вокруг стояла такая тишина, что было отчетливо слышно, как по шершавым стволам снуют крохотные поползни и скачут по веткам, стряхивая снег, вертлявые белки.

Часа через три на отлогом скате в наступивших сумерках разглядел балаган. Из него поднимался столб дыма с искрами. Подчиняясь ветру, он ломался над лесом и дальше тянулся горизонтальной линией. На обмазанной глиной стене тускло светилось окошко. Олени, почуяв жилой дух, оживились, прибавили шаг. Как ни странно, сколько они ни ехали, балаган никак не приближался. Корней уже начал думать, не галлюцинация ли это? Однако нет – вон городьба из длинных жердей. Упершись в нее, олени встали.

Скитник, не обращая внимания на собак, прошел мимо хлева, из которого доносились перестук копыт и шумное дыхание скотины, к балагану. Отряхнувшись, отворил наклонную, обитую шкурой дверь и вошел, впустив молочные клубы морозного воздуха. Сквозь них сначала различил лишь пламя, трепетавшее в чадящих светильниках и очаге, а когда глаза привыкли к полумраку, и людей вокруг него.

Кто-то попыхивал трубкой, кто-то дремал. На плоском камне сипел, подставив огню прокопченный бок, большой медный чайник. В воздухе стоял едкий, удушливый запах табачного дыма. На появление Корнея никто не обратил внимания.