Хосе Рисаль - [71]

Наконец, Рисаль рисует картину будущего независимых Филиппин. Он поочередно перебирает колониальные державы и доказывает, что наличие противоречий между ними не позволит ни одной из них захватить Филиппины. Но тут же делает оговорку, до сих пор приводящую в восторг всех поклонников его пророческого дара: «Разве что великая американская республика с ее интересами на Тихом океане, не участвующая в разграблении Африки, задумается когда-нибудь о приобретении заморских владений. Такая возможность не исключена, ибо пример других заразителен, а зависть и честолюбие — пороки сильных мира сего». В 1896 году филиппинцы восстанут против испанцев, а в 1898 году США захватят архипелаг.

Эссе заканчивается горькими словами: «Испания, что же сказать Филиппинам, — что ты не имеешь ушей, чтобы выслушать их стороны, и что, если они хотят спастись, пусть спасаются сами?» В эссе чувствуется душевная боль, можно сказать, усталость и некоторая безнадежность.

Второе эссе, «О праздности филиппинцев», начинается печатанием через пять месяцев после первого. Тон его резче и энергичнее — как всегда, в работах Рисаля, посвященных отпору клеветникам на его народ. Собственно, мысли, высказанные во втором эссе, высказывались им и раньше. Новое здесь — рассуждение Рисаля о труде. Разговоры о лени филиппинцев лишены всяких оснований. Но проблема отношения к труду существует. На Филиппинах, как и во многих других странах Востока, труд воспринимается как проклятие. В нем нет достоинства, ибо не он, а неотвратимые высшие силы обеспечивают человеку почетное место в обществе. Благоволение же высших сил приходит (или не приходит) само собой, никакой труд его не принесет. Счастье — дар, а не результат собственных усилий. Нет понимания того, что труд — основа жизни, что только труд обеспечивает существование. Важно понять, что дело тут не в неприятии труда вообще, а в неприятии отчужденного характера труда. Так относился филиппинский крестьянин к труду на помещичьей или монашеской асьенде, так, бывает, он относится к труду на современном промышленном производстве, где отчужденность труда возрастает еще более. И труд этот каторжный — кто видел филиппинского крестьянина, бредущего по колено в грязи за своим буйволом-карабао, у того язык не повернется обвинить его в лени (американский фермер, которому для вспашки своего поля нужно не два-три дня, как филиппинскому крестьянину, а два-три часа, и проводит он их в кабине трактора с кондиционером, слушая стереофонические записи, выглядит по сравнению с филиппинским крестьянином просто сибаритом). Раз труд отчужден, раз труд проклятие — зачем качественно улучшать его? И пока еще никто не убедил филиппинского крестьянина в обратном. Итак, причины негативного отношения к труду — социальные по своей природе.

В «Соли» же Рисаль — при полной поддержке редакции — выступает в защиту каламбеньос, ведет энергичную полемику против врагов филиппинцев. Один из самых постоянных его врагов — академик Баррантес, задетый им еще в романе «Злокачественная опухоль». Теперь Баррантес публикует серию снисходительных статей о тагальском театре, выдавая себя за знатока филиппинского искусства. Рисаль отвечает ему: «Я очень рад отметить, что ваше превосходительство столь высокого мнения о себе и столь низкого о нас, неспособных и чрезвычайно глупых тагалах, ибо самодовольство есть признак чистой совести, а презрение к другим — признак превосходства, и я искренне радуюсь, обнаружив и то и другое в вашей величественной и интеллектуальной личности».

Нападкам подвергаются не только испанцы. Как бы подтверждая собственные рассуждения о повышенной чувствительности филиппинцев, Рисаль обостренно реагирует на всякую критику в свой адрес (надо сказать, что европейцам, например Блюмметритту, он позволяет гораздо большее и охотно выслушивает их критические замечания). К соотечественникам он нетерпим. И когда известный филиппинский историк Исабело де лос Рейес, несомненно, находящийся по одну сторону баррикад с Рисалем, упрекает его в пристрастии к возвеличиванию прошлого Филиппин, Рисаль отвечает: «Огромная разница между доном де лос Рейесом и моей жалкой личностью, или, лучше сказать, между илоканским историком и Моргой». Такой издевательский тон временами затемняет суть дела, отвлекает от насущных задач борьбы и вызывает малопродуктивные препирательства, обвинения и контробвинения. Столь же резки отзывы Рисаля не только о личностях, но и об органах печати.

Вступив в полемику с газетой «Ла Патриа», упрекнувшей Рисаля в том, что он допустил ошибку в латинской цитате, он резонно замечает, что спорить надо не о грамматике, а о социальных условиях на Филиппинах. Тем не менее весь его ответ вращается вокруг этого упрека, а начинает он его так: «Скверный прием, сеньора «Ла Патриа», она же Круглая Дура, с вашего позволения».

В этих статьях Рисаль активно выступает против монахов и колониальных властей, говорит, что «Испания не может и не должна прикрывать своим прекрасным флагом разные жульничества за морем в ущерб своим сынам». И тем не менее, уже пережив «дело Каламбы», уже десятки раз высказав убеждение, что ждать от Испании нечего, он снова возвращается (хотя все реже и реже) к мысли о том, что не все потеряно, говорит о привязанности и любви филиппинцев к «матери-Испании», заклинает испанцев «опомниться». Но к концу работы в «Соли» призывы к испанцам сменяются прямыми призывами к филиппинцам, призывами столь страстными, что в них чувствуется готовность автора самому лечь на плаху за свои убеждения. «Бог создал человека свободным, — пишет Рисаль (парафраз известной мысли Руссо), — и обещал победу тому, кто дерзает, кто борется, кто справедлив. Бог обещал человеку искупление после жертвы. Так пусть же человек выполнит свой долг, и тогда бог выполнит свой!» Несмотря на религиозную оболочку такого рода высказываний, суть их очевидна: призыв к дерзанию, к борьбе, к отделению. Это уже совсем далеко от идей ассимиляции, ради пропаганды которых и была создана «Ла Солидарвдад».