Хорошо живу - [36]

Он спрыгнул на землю и теперь уже не торопясь, степенно и задумчиво стал закуривать: вытащил кисет, гармошку из газеты, свернул толстую самокрутку, плотоядно косясь на нее. Очень вдруг захотелось курить, и табачку он на эту цигарку не пожалел: теперь чего уж — дома! Без табачку не останется. Он затянулся тоже неторопливо, глубоко. Теперь уже как бы нехотя поднял с земли «сидор» и шинель и, заранее улыбаясь удивлению и радости той выселковской бабы, что сгребала сено, пошел в ее сторону.

В этом месте была довольно просторная и ровная поляна. Как обычно, ее из года в год выкашивали, а если б не выкашивали, давно б заросла она березками да кустами ольхи. Сено отсюда не возили к сараям в деревню, как это делали со всем луговым сеном, а клали его в один стог, потому что проехать сюда летом нет возможности: на опушке леска — низина. Вот когда эту топь скует ледком да выпадет снег, тогда и приезжали на санях. И сам он сколько раз косил тут и не раз приезжал зимой. В августе в этом леске дружно высыпали рыжики, и Евгений Евгеньич вспомнил о них сейчас, но вспомнил мимолетно, не успев удержаться на приятном воспоминании.

Он вышел на опушку и здесь остановился за кустами. Баба работала сноровисто, старательно, торопясь. Ситцевое платье на ней широкими пятнами темнело под мышками, выгоревший платок по-старушечьи низко надвинут на брови. Была она боса, стоптанные мужские ботинки, в которых она, видимо, пришла сюда, валялись в стороне.

Шуршала трава под граблями, шелестели на ветру листья ольшняка на опушке, жужжал шмель, роясь в белой кашке рядом с солдатскими сапогами остановившегося Евгения Евгеньича.

«Это кто же?» — думал он, глядя, как снуют грабли, как они ловко и сноровисто очесывают мелкие кусты, обнажают лысые холмики. Он не решался подойти, пока не узнает: неудобно как-то. «Погоди-ка, кто?»

Баба, сгребя сено в валок, бойко набирала граблями к ноге охапку: удар в середину, слева, справа, опять в середину — сено сбивалось в плотный пласт. Она сбивала, пока хватило грабельника, потом нагнулась, подхватила его, широко шагая, понесла к копне и, напружая сильную спину, вскинула наверх.

Евгений Евгеньич опять опустил на траву, что нес в руках, сел на пенек, глядел, щурясь от едкого дыма махорки. Он волновался немного от предстоящей встречи: вот она сейчас обернется, закричит: «Евгеньич! Черт те дери! Это ты? Чего сидишь? Хоть поздоровайся. Али не узнал меня? Жена там тебя дожидается…» Он скажет в ответ что-нибудь шутливое, поговорят они, а потом он, нарочно не спеша, отправится домой.

Он сидел, покуривая и сдерживая рвущуюся радость. Вот оно! Он дома, пришел. С удовольствием наблюдал за бабьей работой, словно та не копну сена клала, а танцевала перед ним.

«Погоди-ка, чтой-то я ее не узнаю? — с упреком самому себе подумал он. — Это кто же? Ну-ка, повернись лицом ко мне. Вот что значит четыре года в деревне не был! Земляков не узнаю».

А баба охлопала копну, очесала ее — копна выходила ровная, окладистая; осталось только на вершину положить пару хороших охапок. Красиво у нее получалось — позавидуешь, вот до чего!

«Да и бабенка тоже что надо, — определил Евгений Евгеньич, молодецки прищуривая глаз. — Платье на ней черт-те какое, а принарядить… В силе баба, в самой, можно сказать, поре».

Она обернулась и замерла, увидев его, сидящего на опушке. Несколько секунд солдат и женщина ошеломленно смотрели друг на друга.

Она машинально, не сознавая, что делает, прислонила грабли к копне. Евгений Евгеньич медленно поднялся. Не сводя с него глаз, женщина стянула с головы платок, провела им по лбу, по щекам, словно только что умылась и теперь утирается.

— Варь! — воскликнул он. — Ить это ж ты!

И она пошла к нему навстречу тяжеловатой походкой, глядя на него и нерешительно, и тревожно. Тоже не узнавала, что ли? Или глазам своим не верила?

Они неловко обнялись; Варвара содрогнулась от короткого рыдания и тотчас засмеялась, отступила на шаг.

— Господи! — наконец вымолвила она. — Да как же…

— Я тебя и не узнал!

— Родной мой! — вырвалось у нее более изумленно, чем радостно, а он засмеялся. — Что ж ты сидел?

Только теперь она осознала, что не привиделось ей, не приснилось! Вот он, живой-здоровый стоит перед ней, словно из-под земли вырос.

— Что ж ты тут уселся? — повторила она. — Жена умаялась на работе, спина не просыхает, а он сидит себе, глядит да покуривает.

Они опять обнялись, на этот раз порывисто, крепко и, жадно, и Варвара, то смеясь, то плача, продолжала говорить.

И вот что они оба говорили в первые минуты встречи, о чем — этого Евгений Евгеньич не помнил и теперь, не вспомнил бы и тогда, на следующий день. Вот только спросил о сыне сразу же:

— А Борька где?

Разумеется, где же ему быть, как не на работе! Парнишку нарядили сено возить, и ничего с ним не произошло — с чего он выдумал свои страхи?

Еще спросил, почему Варвара здесь одна.

— Татьяну Лопахину послали со мной, да что-то занемогла. Вот и кручусь тут одна. А ить лес, жутко…

Никого она никогда не боялась, Варвара, — это уж так сказала, для некоей формы, как полагается говорить женщине. А убирать сено сюда никогда и не посылали больше трех человек. Полянка хоть и широка, да травка на ней вырастала не больно густо.