Хорошо живу - [2]

«Городские квартиры строят для молодых, — рассуждал он, сидя на диване один. — Как будто молодыми они век будут, не состарятся никогда. Состарятся! А старому человеку нужна печка. Я не говорю: стройте в городских квартирах русские печи. Я ж не дурак, соображаю, что к чему. Никаких печей, а вот лежаночку — хорошо. Стояла бы лежаночка хоть бы вот тут, в углу, — изразцы с цветами, с петухами, конфорка медная, от конфорки цепка бронзовая — что пианино! Молодой — любуйся на нее, а старику на ней полежать не грех. Пятки покалить, поясницу разогреть… Эх, в городе все стариковские болезни оттого, что лежанок нет».

Однажды за обедом, когда зашел разговор о новом жилом доме, который строили на другой стороне их улицы, старик спросил:

— А вот, говорят, он по новому проекту делается?

— Да. Экспериментальный, — сказал сын и пояснил: — Вроде бы как для пробы. Возможно, таких домов потом много настроят.

— А что, не слышно: лежанок там в квартирах не делают?

Сын внимательно поглядел на него. Старший внук ниже склонился над тарелкой, а младший захохотал с полным ртом.

— Каких лежанок? — спросил сын.

— Изразцовых, — старик оглянулся на невестку.

— Во дает дед! — едва выговорил внучок, любовно поглядывая на старика.

А мать ему тотчас строго:

— Витя, что за жаргон!

— Ну, мам, дед говорит: лежанок нет ли в том доме.

Он опять захохотал.

Когда Витя смеется, смотреть на него весело, а сердиться невозможно: уж больно красив парнишка. Глаза плутоватые, щеки пухлые и румяные, чубчик на голове молодецкий, как у взрослого.

— Ну что вы его! — заступился Евгений Евгеньич за внука. — Он ничего такого не сказал.

— Не защищайте вы его, Евгений Евгеньевич. Избаловался он совсем, — невестка старалась говорить строго, а сама уже улыбалась. — Вести себя не умеет.

— Я думаю, что было бы хорошо скласть в квартирах лежанки, — стал объяснять сыну старик. — Можно ведь делать их красивыми: с изразцами, с конфорками. Как пианино.

— Где ты видел пианино с изразцами? — все так же хохоча, выговорил Витя и помотал головой.

— Молчи! — приказала ему мать, и он замолчал.

— Нет, пап, печей в городских квартирах класть не будут, — сказал старику сын. — Разве у нас в квартире холодно? Тепло.

— Зря. Понимаешь, лежанка половину болезней с человека снимает, лучше всякого лекарства, ей-богу. Эти таблетки из аптеки одно лечат, другое калечат. А печка со всех сторон полезная.

Старший внук оторвал взгляд от книжки — он всегда читал за столом, положив книгу рядом с тарелкой, — спросил с явным интересом:

— А дрова для нее где хранить? Сложить на балконе поленницу? Или на лестничной площадке? — Он улыбнулся.

— И пилить, и колоть в прихожей! — подхватил младший. — Верно, Андрей? Соседи под нами живут — бум! бум! — у них над головой… Чурбаком.

Теперь заулыбались все.

— А дым! — продолжал младший из внуков. — Труба над каждым домом, и дым валит столбом! А над городом трубы, трубы. День и ночь дымят.

— Можно ведь газом топить, — тихо сказал старик. — Или электричеством.

Он не обиделся, только разговор, о лежанках как-то сразу потерял смысл.

— А что, — оживляясь, заговорил Андрей, — тебе не кажется, пап, что сказки и сочинялись и рассказывались именно на печи? И вообще это неразделимое понятие: печка и сказка. Почему сейчас новых сказок нет? Потому что печей не кладут. Вот отсюда и кризис жанра. Вы не смейтесь! — воскликнул он, заметив улыбку на лице матери. — Это я схематически изложил суть, но это действительно так! Вы вдумайтесь-ка.

Старик задумчиво хлебал из тарелки. Его не интересовало, что это за «кризис жанра», но вот отсутствие печки удручало, хотя в квартире было тепло.

«И в избе иной раз тепло, а все равно на печку хочется».

Андрей с отцом разговаривали громко, а Витя, встретив взгляд деда, подмигнул ему.

По мнению внука Вити, он был ненастоящий дед. Пусть лет ему уже к семидесяти, но бороду он бреет и вообще держится очень браво. Только по лицу можно определить, что ему много лет: очень морщинистое лицо, и глаза подслеповато щурятся. А ходил старик прямо, старательно отмахивал локтями и голову держал высоко.

Он был на войне, но почти всю войну, по собственным словам, «провоевал черпаком у котла». Вите было немного стыдно за деда: подумаешь, полевой кухней командовал! Этим даже никому не похвастаешь. А дед очень гордился тем, что был поваром. Он даже любил рассказывать, как варил борщи и каши, как доставлял еду на передовую и как однажды угощал солдатской кашей самого маршала Жукова. «Объявляю тебе, гвардии рядовой Пожидаев, от лица командования благодарность, — сказал будто бы маршал. — С такой славной пищи солдат воюет храбро и весело, и он непобедим». Тут, может быть, немного привирал дед, но только тут, больше нигде.

— Дед, ну у тебя хоть винтовка была? — спросил как-то Витя.

— А как же! Была. Поварешка в руках, а винтовка всегда за спиной. Солдат — он везде солдат: у пушки или у котла. Вот так.

— А сколько ты фашистов убил?

— Э-э, шалопут! Тебе бы только стрелять, палить…

— Ну, признайся, сколько, дед? — приставал Витя.

— Да я почти и не стрелял. Пожалуй, только один раз. Это когда к нашему штабу немецкие парашютисты прорвались. Тут уж все оборонялись: и санитары, и штабная охрана, и даже повара.