Хорошо живу - [12]

— Давай-давай, жми на педали.

— Так чем же все-таки отвечаешь, Евгеньич?

Старик, только что улыбавшийся, бросил недокуренную папиросу, раздавил ее каблуком и, ни слова больше не говоря, спустился в русло ручья.

— Давай! — махнул он оттуда рукой Вальке.

А сам подлез под мост и присел там в журчащем мелком ручье на корточки.

— Евгеньич, ты что? — удивился бригадир.

— Вы сомневаетесь, а я не сомневаюсь. — У него выговорилось «сумлеваюсь». — Мост крепкий, отвечаю собственной головой.

— Евгеньич, ну что ты, ей-богу!

— Скажи ему, чтоб ехал!

Валька Лопахин, смеясь, выскочил из кабины, заглянул под мост.

— Евгеньич, вылезай! Я грех на душу не возьму.

— Поезжай! — рассердясь, рявкнул старик из-под моста.

— Лучше садись со мной в кабину, раз ты такой ответственный.

— Зелен еще смеяться над старшими. Молоко на губах! Поезжай, говорю!

Валька пошел опять к трактору, крутя головой:

— Ну, дед! Отчаянной жизни! Ничего не боится.

— Вылезай, Евгеньич, нехорошо, — уговаривал бригадир жалобным голосом. — А то он не поедет. Вдруг и в самом деле не выдержит бревно! Шутка ли!

— Не веришь мне? Пусть едет, все равно не вылезу, хоть до завтрева.

— Валька, поезжай вброд.

Старик выглянул из-под моста.

— Не пущу. Встану на пути. Под гусеницу лягу.

Нет, они не побоялись, что старик Пожидаев и впрямь ляжет на дороге, хоть и говорил он очень убедительно, просто не захотели его обидеть.

— Евгеньич, не дури. Что ты озоруешь, как парнишка? Ты ж в солидных летах!

— Ну дед! — приговаривал в кабине Валька. — Молодой! Ей-богу, это мне нравится! Он моложе нас — ишь какой задорный!

Бригадир продолжал упрашивать.

— А ты веришь, что крепкий мост? Говори, веришь? — наседал на него старик.

— Верю, верю, иди сюда.

— Он не то что ваш паршивый тракторишко, а и тяжелый танк выдержит.

— Поглядим. Поезжай, Валька!

— И не тряситесь. Выдержит мост!

— Конечно. Я ведь просто так спросил у тебя, на всякий случай. А раз ты говоришь — что ж, я верю.

— То-то!

Старик вылез из-под моста и закурил новую папироску, глядя с прежней добродушной улыбкой, как Валька Лопахин переехал мост раз, потом, пятясь, переехал второй раз. Они с бригадиром спустились вниз, встали ближе к мосту и велели трактористу проехать снова — не зашевелится ли балка, не сдадут ли бревна настила. Нет, все было как и полагается: мост чуть поскрипывал, сотрясался, но стоял крепко, словно врос невидимыми корнями в берега.

— Евгеньич, поздравляю! — Валька, уже более серьезный, подошел к ним. — Все на совесть. Ты архитектор! Зодчий!

— Что ж ты куражился-то, злодей?

— Да, на совесть сделано, — сказал и бригадир. — Спасибо тебе, Евгеньич. Ты у нас прямо герой. Я уж о тебе говорил в правлении, завтра там буду, опять председателю скажу. За такую работу надо по высшей ставке…

— Как он раззадорился-то у нас, а? — Валька сияющими глазами смотрел на старика. — Под мост залез — это надо же!

Он снова захохотал.

Евгений Евгеньич и хотел сердиться на парня, да не мог. Уж больно они сейчас были все довольны-предовольны: бригадир — что обошлось без больших хлопот; Валька — что в объезд ему не ездить; а Евгений Евгеньич — что справился с таким важным делом, и справился с честью.

— Как ты думаешь, — спросил старик у бригадира, — ведь если мы будем содержать в порядке все это наше деревенское хозяйство: мосты, дороги, колодцы, сараи, — то Выселки будут не на последнем счету. Верно ведь?

— Не на последнем, — рассеянно согласился бригадир, думая о чем-то своем.

— А раз все у нас в порядке, то зачем же сносить Выселки?

Оба они — и бригадир и Валька — посмотрели на него внимательнее.

— Вы поглядите-ка, на каком месте наша деревня стоит! Тут тебе и ручей, и косогорчик, и омуты с рыбой, и лес рядом. Красота-то какая!

Он обвел рукой вокруг, и собеседники, повинуясь его жесту, тоже оглянулись окрест…

— Вы поглядите только! — сказал он тогда молодому парню Вальке Лопахину и солидному мужчине Лукьяненку. — Сердце заходится. А деревня наша! Эва, и ветлы, и липы, и тополя — что тебе парк!

Но, кажется, заветный для старика разговор мало интересовал выселковцев. Валька и Лукьяненок отмолчались, а потом и вовсе заговорили о другом. Они уже окончательно решили для себя, что и к чему, а раз так, нечего с ними было обсуждать.

Так и не получилось хорошего разговора.

Сидя теперь на стволе березы, Евгений Евгеньич думал о них без обиды, хотя тогда он рассердился. Их можно было понять, и он их в конце концов понял.

«Небось мой мост стоит, не шелохнется. А то засомневались они! При такой-то технике, что через него каждый день идет! — невольную гордость за себя почувствовал он при этой мысли и улыбнулся довольной и немного грустной улыбкой. — «Расчет, говорит, сделал ты?» Ты за мой расчет не бойся, парень».

А жаворонки пели сейчас над ним, совсем как в Выселках, и даже солнце светило как-то знакомо, кажется, по-деревенски.

Посидев еще немного, Евгений Евгеньич отправился домой с сознанием, что наконец-то за долгое время пребывания у сына в городе он нашел нечто значительное, необходимое ему в здешней жизни.

Дома, сидя перед телевизором, он то и дело вспоминал полянку, на которой сидел нынче, и, закрывая глаза, словно ласкал ее, воображаемую, взглядом.