Хорошо посидели! - [125]

Прежде чем привести его здесь, хочу сказать то, что всегда говорю по поводу своих стихов, особенно тюремных и лагерных. Я не поэт и никогда не считал себя таковым. Но как историк я оцениваю свои тогдашние стихи как документы, как исторические источники, полезные для изучения, отразившегося в них времени. Они сохранили детали, которых нет в других источниках. Прежде всего, некоторые нюансы душевного настроя тогдашних людей, их видение событий своей эпохи.

Смех

Горит огнями клуб поселка.

Внутри — парад последних мод.

И дама каждая, как елка

Украсилась на Новый год.

Сверкают серьги, кольца, блестки,

Глаза горят светлее свеч,

И черно-бурые треххвостки

Кой у кого свисают с плеч.

Мужчины — в форме преотличной.

Полно погон и портупей.

Вид, что у публики столичной.

Вот, разве, лица потупей.

Утихли свары, слухи, сплетни, —

Все дрязги кучного жилья,

И лица светятся приветней:

Всем хорошо, и все — друзья.

Над снежной улицей поселка

Раздался лай и злобный вой.

Два пса, два прирученных волка

Сопровождают спецконвой.

Ссутулившись от воя волча,

Угрюмо вглядываясь в снег,

Голов не подымая, молча,

Бредут двенадцать человек.

Кругом белеет снег искристый,

Белеет кожа полушуб.

Кого ведут? Ведут артистов.

Ведут на сцену. В вольный клуб.

Несут под снежною порошей

Пожитков тягостную грузь,

Несут в сердцах тяжелой ношей

Неизбываемую грусть.

Раздался окрик: — Эй! Народный!

Чего плетешься? Иль уснул?!

Качнулся штык, и пес голодный

Сильнее повод натянул.

Но вот и рампа. В зал притихший

Крадется шепот, словно вор:

— Ты погляди. Народный бывший.

За что сидит? — За разговор.

И вот, все стихли. Очень скоро

Пришел заслуженный успех,

И смеху мастера-актера

Раскатом вторит зала смех.

Ха-ха-ха-ха! И зал хохочет,

В ладони яростно стучит.

То будто громом прогрохочет,

То пулеметом прострочит.

Но постепенно в хохот дикий

Актера смех перерастал.

Смеялся зал дубоволикий,

И вдруг смеяться перестал.

Как будто кто-то грозный, свыше,

Своим холопам подал знак.

Вдруг чей-то голос был услышан:

«Над кем смеется этот враг?»

Рядами кресел зал захлопал,

И все пошло своей канвой:

Кто к дому, кто в буфет затопал,

А кто — обратно под конвой.

Наш клуб

Театральная, концертная и вообще творческая жизнь нашего собственного лагпунктовского клуба была очень насыщенной. На лагпункте было много одаренных и талантливых людей. Наши концерты по своему содержанию и художественному уровню порой превосходили выступления культбригады. Я говорю только о концертах потому, что ставить полноценные пьесы, или оперетты мы не могли из-за отсутствия женщин для исполнения женских ролей. Правда, отдельные веселые сценки и скетчи, в которых были женские роли, мы ставили с большим успехом, благодаря талантливому комику Михаилу Бадикову — профессиональному актеру из Кишинева. В нашей зоне он работал парикмахером — стриг и брил целые бригады работяг, приходивших в баню, стриг и брил нас — своих друзей и, разумеется, блатных авторитетов, а иногда и начальников. По характеру этот человек небольшого роста был очень говорлив, постоянно рассказывал какие-нибудь истории, передавал различные лагерные слухи и «параши». Всего этого он вдоволь набирался от своих разнообразных клиентов. При этом Миша Бадиков обладал хорошим чувством юмора. Когда он выходил на сцену в женском наряде, с подложенными грудями и задом, с ярко накрашенными губами, зрители всех интеллектуальных и статусных уровней каждый раз буквально валились со стульев от хохота. Хватало у нас и других талантливых исполнителей. Назову хотя бы одного из них — прославленного своим искусством хирурга, доктора Леонида Фотиевича Брусенцева. В годы войны он служил в воздушно-десантных войсках. Будучи заброшен в тыл противника и попав в плен, доктор Брусенцев совершил «тяжкую измену» Родине: находясь в лагере, оказывал медицинскую помощь не только своим — советским военнопленным, но и раненым немцам в ближайшем госпитале. За эту «ужасную измену» доктор Брусенцев получил ужасный (уже без всяких кавычек) срок — 25 лет лагерей строгого режима. Но при этом несмотря на, казалось бы, беспросветные перспективы своей судьбы, Фотич (его обычно так называли) был исключительно добрым, жизнерадостным человеком.

Однажды с этапом из Харькова прибыл к нам в Ерцево небольшого роста молодой украинец Василий Хирный. Он, как оказалось, обладал замечательным — говорю без преувеличения — баритоном. Вася Хирный стал непременным участником всех наших концертов. Многие заключенные нашего лагпункта и нередко разные начальники специально приходили на наши репетиции, чтобы послушать Хирного. Василий не был профессиональным музыкантом, но где-то явно учился пению. Он хорошо разбирался в партитурах опер. Репертуар его был разнообразен. Он с одинаковым успехом исполнял оперные арии, народные и современные массовые песни. И нам стоило больших трудов отстоять его от притязаний культбригады.

Отдельно надо сказать о наших музыкантах. И, прежде всего, о двух выдающихся композиторах и пианистах — Геннадии Бузаеве и Борисе Магалифе. С каждым из них, пока он был жив, я поддерживал самые теплые отношения. Мы постоянно переписывались. Бузаев и Магалиф не раз приезжали в Ленинград. Я съездил в гости к Бузаеву в Волгоград. Каждый из них прожил после заключения долгую музыкально-педагогическую и композиторскую жизнь. Бузаев в Волгограде, Магалиф в Белоруссии. В лагере оба работали учетчиками. Бузаев в подсобных сапожно-пошивочных мастерских. Магалиф в какой-то из лесозаводских бригад. Оба они прекрасно аккомпанировали концертным номерам и солистам, выступали с отдельными фортепианными номерами и сочиняли отличную музыку. В основном на слова песен, сочиненных для нашего концертного репертуара. В том числе и автором этих строк.