Хороший, плохой, пушистый - [27]

– Мне снова приснился Чип, – призналась Джемма. – Идиотничает, выпендривается. Принес домой лягушку.

– Опять?

– Да. Третий раз за неделю.

Я был наслышан о привычках и слабостях Чипа: о его пристрастии к земноводным и лазанью по верхотуре, об обильной линьке и частых драках с соседскими котами. Все это было тем более удивительно, что Чипу только предстояло родиться. До Джеммы у меня не было подруги, которая бы вообразила характер кота, прежде чем с ним познакомилась. Но меня захватила легенда Чипа, понравилась его озорная, притягательная личность. Единственной проблемой оставалась кличка. Чип звучало для меня именем испорченного подростка из американской школы восьмидесятых годов – парня, верховодившего в классе, но обреченного в будущем на работу бармена и мелкие преступления. Я склонялся к тому, чтобы назвать кота Ф. Кот Фицджеральд[8] или Этельберт, потому что это мое любимое имя средневековых английских королей. Оно единственное включает оба имени – Этель и Берт – пары среднего возраста из Англии начала шестидесятых годов.

– Нет-нет, – возразила Джемма. – Когда я сказала Чип, то имела в виду картофельные чипсы. Про американцев не подумала. Их так действительно называют?

– Дети дают прозвище Чарльзам, когда те подрастают и становятся несносными.

– Нет, Чипа я представляла совсем не таким.

– Какой он масти?

– Я тебе говорила: рыжий.

Дело принимало тревожный оборот. Если верить тому, что сказала Дебора, у нас по соседству живут два рыжих кота. Добавить к ним до кучи еще одного, причем забияку, могло оказаться ошибкой. Не подумайте, будто я имею что-то против рыжих. Большинство из тех, что мне попадались, отличались оптимизмом и веселым нравом. Моя знакомая из Уэльса Джекки, большой знаток рыжух, говорит, что они – живущие в настоящем буддисты: утверждение, показавшееся мне сначала разумным. Правда, впоследствии, поразмыслив, я усомнился в справедливости ее слов. Как быть с другими котами? Что, по ее мнению, черные киски, например, навечно застряли в прошлом и пережевывают несостоявшиеся карьерные возможности, а полосатые лезут вон из кожи, не в силах удовлетворить свои извращенные амбиции?

Вот в Самсоне, живущем неподалеку коте-тяжеловесе апельсинового окраса, было нечто от буддиста. Хотя первое, что приходило в голову, – не буддист, а здоровенный бугай. Тем не менее я мог легко представить его во время сеанса медитации, распространяющим вокруг нежную доброту или воображающим, будто его ноздри – пещеры, а дыхание – свистящий в них ветер. Эндрю (или Свен, как мы с Джеммой называли его два раза из пяти) в подобный сценарий не вписывался. Но кто знает, чего можно добиться силой убеждения и более спокойным образом жизни? Я не сомневался, что он почти каждую ночь шумел на улице для того, чтобы я поймал его, только не хотел признаться в этом себе. Хриплое, тихое «мяу» шепотком просачивалось в дом. Многие разобрали бы в этом «мяу» слова: «Я привидение кота, хотел попугать тебя, только не получается, потому что сам боюсь собственного хвоста». Я же слышал иное: «Полюби меня, корми колбасой, согревай, устрой теплое, удобное местечко рядом со своими коленями, чтобы я мог отдохнуть и преклонить голову». Когда я заставал кота за едой из раздатчика, он не спешил убегать и сиротливо стоял, давая мне возможность влюбиться в его непокорную, но такую бесхозную лунную мордочку.

Другие коты, если находились рядом, продолжали заниматься своими делами, и только Шипли проявлял недовольство происходящим. Я привык, заходя в какую-нибудь комнату своего дома и встречая компанию котов, читать в их глазах вопрос: «Ну, что тебе надо?» Но если в этой компании оказывался чужой кот, ситуация получалась довольно унизительной. Настало время исправить ее, прежде чем нам с Джеммой серьезно обсуждать возможность поселить у себя кота, с которым мы еще не познакомились, но который, в нашем представлении, был не таким обжорой.

Теперь семьдесят процентов времени Джемма жила со мной, а остальные тридцать проводила в Девоне, где работала. Эндрю не случайно подгадывал, когда появляться. Он явно хотел стать нашим первым общим котом, и для этого требовалось самое малое поощрение. Наш план был прост: в следующий раз, когда Джемма будет у меня и мы услышим наверху Эндрю, проберемся туда, она заблокирует кошачий лаз, а я накинусь на гостя.

Однако в плане имелись два просчета. С каким бы шумом Эндрю ни покидал дом, проникал он в него скрытно. Я представлял его похитителем драгоценностей в маленьких перчатках на лапах, придерживающим за собой с гримасой болезненной сосредоточенности шторку кошачьего лаза. Лишь в том случае, если в доме будет абсолютно тихо, а наши антенны – в полной готовности, мы не пропустим его приход. Но это большой вопрос – в огромном, ворчливом жилище никогда не наступала тишина. Простой щелчок, если включалась система центрального отопления, звучал так, будто в пустой комнате гоблин совершил нечто неприличное над роботом, но тому, на удивление, его действия понравились. Как услышать в подобной обстановке шаги опытного кота-домушника? Необходим полный покой: чтобы Ральф не вымяукивал свое имя и не храпел, а пришедший в полное здравие Шипли прикрутил бы персональный регулятор звука, повернутый обычно на полную громкость. Хорошо бы выгнать взашей всех посторонних, чтобы никто не смотрел телевизор и утки за окном не препирались о своем утином.