Хороший, плохой, пушистый - [24]

Я позвонил ветеринару Джорджу, и мы решили, что самое лучшее, что я могу предпринять, – утром принести ему кота. Шипли, постоянно стремившийся открыть дверь в спальню, чтобы превратить комнату в свою, равнодушно отнесся к предоставленной редкой привилегии находиться здесь одному. Я бы и без того спал урывками, как всегда после поездки из Девона, и теперь тем более постоянно просыпался, чтобы проверить, как он себя чувствует. Каждые полчаса подходил к ивовой кроватке и касался бока кота, желая убедиться, что Шипли еще дышит. Если это звучит слишком мелодраматически, вспомните, что я всего полгода назад осознал, насколько тонка нить, отделяющая жизнь кошки от смерти кошки.

Мои коты – и в прошлом, и в настоящем – по-разному реагировали на визит к ветеринару. Осмотры Пабло сопровождались ужасным воинственным криком, который начинался в тот момент, когда я заводил машину, и продолжался до его выгрузки на смотровой стол. Видимо, это действие испуганный кот воспринимал как сигнал, что его все-таки вернут в дикий беспощадный мир, откуда только что изъяли. Полной противоположностью был Ральф. Тот всячески показывал, что выше этой суеты, и подбадривал себя тем, что на глазах ветеринара съедал один из своих струпьев и портил воздух с такой интенсивностью, что в школе бы мы сказали: «тихо, но лихо». Бутси видел в поездке в клинику возможность дать незнакомцам восхититься собой. Джанет терпел мероприятие стоически, а Медведь строил темные планы и время от времени оповещал о своем экзистенциональном состоянии мяуканьем, больше напоминавшим сломанную пожарную сирену. Шипли же всю дорогу ругался и намекал: будь у него хоть малейший шанс, он выскочит из переноски и одним ударом лапы расправится со всякими там сидящими в приемной джек-расселами, ротвейлерами и огромными лопоухими кроликами.

Но теперь все было иначе. С момента, когда я уложил его в корзинку, и до того, как начался осмотр, Шипли ни разу меня не обругал, и это свидетельствовало о том, насколько плохо он себя чувствует. Меня поразило, насколько кот стал легче за те два дня, что не ел. Джордж, похоже, по-прежнему недоумевал, чем вызвано его недомогание, но сделал укол сильного антибиотика.

– Дадим ему возможность побороться. Лекарство подействует не сразу. Советую вам пройтись, отвлечься, а когда вернетесь, оцените его состояние и, если улучшения не будет, позвоните.

Как мне было сказано, я положил кота на кровать, рядом поставил мисочку с кусочками индюшатины и, покинув дом, отправился на просторы Норфолка, дававшие мне утешение во время тревог. Гуляя, вспоминал, какие гадости говорил знакомым о Шипли. Например, на прошлой неделе, когда Катя спросила меня о нем, ответил, что он «бандит с крокодильей рожей». Во время кормления я клал ему еду последнему. И хотя это была необходимая мера – слишком быстро и жадно Шипли поедал корм, – мне стало стыдно. Разве я когда-нибудь угощал его, как Медведя, вкусными кусочками индюшатины, пока другие коты спали? Всего несколько раз, но разве это достаточно? Шипли был требователен и всегда рядом, поэтому считалось, что ему хватает внимания. А он в отличие от Ральфа и Медведя мечтал стать моим единственным котом. Более того, наскакивал на Медведя, потому что слышал, как я о нем говорил: Медведь такой интеллектуальный, благородный, особенный. И чувствовал себя одиноким и забытым. Общаясь с Шипли, я видел в нем много хорошего, но, возможно, недостаточно. Он оставался тем же котенком, который в 2001 году, устроившись на кровати, страстно желал оказаться в гуще событий и размышлял, как бы опередить более симпатичных и умных котов.

– Потрясающий кот, – сказала о нем Джемма. – Не слышала, чтобы кот проявлял такое терпение, когда от него так отпихиваются. Знаю, он хулиган, но не выходит за рамки, как другие.

Да, можно считать Шипли потенциальным правонарушителем, но если баловать вниманием, не найдется кота терпеливее его. Когда Ральф спит у меня на груди и я вздумаю пошевелиться, он выскакивает из комнаты, словно артист эстрады со сцены, потому что ему показалось, будто звукооператор плохо отрегулировал технику и его голос не так звучит. Шипли в подобных случаях не возражает – ворочайся, сколько хочешь, только не уходи. И не возись с другими котами – он хотел, чтобы все ласки доставались ему: гладь его, расчесывай, тормоши, переворачивай вверх ногами. Если выразить это иначе, словами моего приятеля, который играл с ним во время нашей вечеринки: «Он в основе своей жуткий садомазохист». Шипли был мускулистым котом, сильным, пружинистым, в его манерах совсем не чувствовалось грусти. Даже не приходило в голову, что он может ослабнуть или заболеть. Но его организм подвержен тем же опасностям и болячкам, что у других котов. Что-то в него проникло или что-то в нем сломалось, и то, что считалось надежным, превратилось в невозможно хрупкое.

Последние два с половиной года друзья твердили, что я прекрасно справляюсь, учитывая, что мне пришлось пройти через развод, выкупить долю чужой ипотеки и переосмыслить будущее. Но многое из того, что связывало мою жизнь воедино, казалось хрупким: разваливающийся дом, тот факт, что я стал зарабатывать вдвое меньше прежнего, что тратил существенную часть заработка на поддержание живущей вдали от меня женщины. Я сомневался, что легко переживу утрату еще одного кота – кота, чья жизнь всецело связана с моей.